Мальчик, которого стерли - [70]

Я обхватил себя руками, сжал ими грудь, как только мог, и это было хорошо — ощущать свои тощие ребра, ощущать холод. Я осознавал, что все это было бы хорошо, если бы только поверить, что в конце концов все это будет иметь смысл. Выпадет снег — хотя бы намек на него — но в итоге он выпадет, даже если в этом сезоне это случится поздно. Снег покроет все, воздвигнет свои странные сады поверх предметов, хранимых в тайне, изваяет из этого мира нечто новое.

* * *

В моей тайной жизни терапия обволакивает меня, переливается через меня, пока я не начинаю дышать только ею, пока она не становится для меня воздухом. Прошла всего неделя с моего последнего визита к консультанту, и, может быть, в первый раз за много недель я не думаю о следующем визите. Я нахожусь с семьей. Поздний вечер. Рождество. Огонь трещит в одном углу, огромная елка стоит в другом, разукрашенная гостиная простирается между мной и видом на полузамерзшее озеро, как будто отшлифованное, сверкающее от мигания рождественских гирлянд у далеких соседей.

Темный коридор зияет у моих ног. Мама появляется из кухни, чтобы встать рядом со мной. Я чувствую тепло печи, которое излучает ее кожа с автозагаром, легкий аромат имбирных пряников, что тянется за ней. Она в кашемировом свитере, посередине нарисовано большое лицо снеговика. Его пластиковый нос-морковка царапает мое плечо, когда она оборачивается, чтобы заговорить со мной.

— Как насчет следующей недели? Следующая неделя — это нормально? — спрашивает она. Она не может сдержаться. Визит к доктору на уме у нее, и только у нее, последние несколько недель. Никто другой не хочет говорить об этом, особенно мой отец. Но кто-то же должен удерживать все на местах.

Я смотрю вниз, на ее тапочки. Блестящие, черные, со светлыми пластиковыми каблуками, на них, будто пойманные в ловушку, два одинаковых миниатюрных Санта-Клауса, маленькие кучки снега собрались вокруг их миниатюрных черных сапожек. Каждый раз, когда она идет, Санта-Клаусы идут вместе с ней, каждый сквозь свою метель, загнанный в свою изолированную клетку. Когда мама забирала меня из начальной школы, мои одноклассники делали ставки из-за экстравагантности ее нарядов. Будет ли в этот раз красный бант? Будет ли подходящая к нему сумка в горошек? Они заставляли меня гордиться, эти ставки, но и вселяли стыд, как будто некая часть меня отражалась в ее кричащих нарядах.

— Доктор Джули собирается проверить твой тестостерон.

— О, — говорю я. Больше нечего сказать.

— Это быстро. Мы получим кое-какие ответы.

— Хорошо, — говорю я. Близнецы Санта-Клаусы глядят на меня снизу, снег собирается у их ног.

— Не забудь сказать своим профессорам, что во вторник тебя не будет.

— О’кей.

— Что такое, милый? — один из Клаусов придвигается поближе.

— Ничего, — говорю я. — Просто как-то странно.

— Я знаю, — говорит она. — Скоро все кончится.

Санта-Клаусы поворачиваются ко мне спиной, снова каждый из них затерян в своей метели. Когда мама уходит обратно на кухню, ее бледный кашемировый свитер становится вспышкой белого пламени в сумерках.

Я поворачиваюсь к коридору, к блестящему озеру, обрамленному окном. Это темный подарок, ждущий, чтобы его раскрыли. Драгоценный, деликатный, обернутый во все эти мигающие огни. Может быть, это во мне говорит только пониженный тестостерон. Может быть, я утрачу этот драгоценный образ в ту минуту, когда доктору Джули удастся заставить мои гормоны взлететь. Может быть, я утрачу все свои самые заветные воспоминания, эти минуты трансцендентной красоты, после того как наконец приду к доктору Джули. Может быть, это невысокая цена за нормальную жизнь. Я стою в коридоре и пытаюсь силой воли принудить повыситься свой уровень тестостерона. Если бы я просто мог заставить себя не думать. Левая ладонь вниз. Не говори себе: «поверни левую руку». Я сжимаю руку в кулак и впиваюсь ногтями в мягкое озеро моей ладони, пока не перехватывает дыхание. Я хочу ударить по стене, распороть костяшки об расщепляющееся дерево, чтобы пошла кровь — но не могу. Я не могу заставить себя чувствовать то, чего нет. Я могу только чувствовать: того, чего я желаю, здесь нет. Я спрашиваю себя, что я буду делать, когда не смогу больше это изображать. Спрашиваю себя, заметят ли это люди. Может быть, действительно тестостерон решит все эти проблемы, подкрутит мне мозги так, как не смогут медитация и молитва. Может быть, действительно все это сводится к телу.

Я помню вкус пресного хлеба на языке, слова «Это тело Христово» разносятся эхом по святилищу. Это тело Мое, отданное вам. Делайте это в память обо мне. Я помню потрясение от виноградного сока, крови Христовой, страх, что сок и впрямь обратится в кровь у меня в желудке, хотя баптисты никогда не верили, что такое возможно. Я помню, как однажды почувствовал вину за то, что наблюдал за близнецами Брюэр в переднем проходе церкви, когда прихлебывал сок и слушал весь этот хруст пресного хлеба, перемалываемого сотнями зубов, спины Брюэров были такими прямыми и идеально вылепленными, что я не мог не смотреть, и вот я бросился в туалет после причастия и заставил себя изрыгнуть Тело и Кровь Христовы, боясь, что меня ждет кара за богохульство, если я оставлю Его внутри себя, зрелище плывущих останков Христовых оставалось тем же чувством сгущающейся плоти, которую я впоследствии увижу на экране. Наверное, это был знак, понимаю я. Я вижу теперь, насколько тело способно контролировать дух. Ведь это тело Христово наконец обратило его идеи в реальность, доказательство его отсутствия — тот самый факт, который в конечном счете убедил стольких неверующих обратиться в христианство. И это тело Дэвида в первую очередь довело меня до терапии. Из-за того, что я не вступил в связь с телом Хлои, все это началось. Если бы я просто мог научиться превращать свое тело в острое лезвие, я бы смог обуздать эту власть тела, ту же власть, которую почувствую снова на просмотре фильма, ту, с которой так хорошо умеет обращаться мой отец в своих проповедях. Все, что мне нужно — небольшая помощь доктора Джули. Я начинаю испытывать надежду. Я чувствую кожей тепло с кухни, которое придает мне силы, подталкивает меня вперед.