Мальчик, которого стерли - [67]

— Я не могу на это смотреть, — сказал Чарльз, закрывая глаза ладонями. — Это слишком.

— Все почти кончилось, — сказала Доминика, залпом отправляя в рот новую пригоршню попкорна. — Сейчас начнется хорошее.

— Отче, прости им, — сказал Иисус, его голос был приглушен кровью, зубы лязгали, глаза были сосредоточены на будущем, которого не мог видеть никто из окружающих. — Прости им, ибо не ведают, что творят.

Мария, с дорожками от слез на лице, вцепилась обеими руками в землю и захватила две пригоршни грязи, ее лицо было искажено горем, неверием. Критики говорили, что фильм предполагался более точным, чем Библия, что Гибсон потратил много времени и денег, чтобы распятие казалось реальным, но, когда я смотрел, как исхлестанное туловище Иисуса сражается с силой тяготения, я не мог поверить, что человеческое тело может вынести столько насилия. Должен был быть какой-то предел, какая-то точка, где римские власти уже начали бы проверять пульс. Или, возможно, у каждого из нас был свой предел. Чарльз и Доминика иногда говорили о своих предках, рожденных в рабстве, которым доставались долгие побои совершенно ни за что, и все же многие из тех же предков прожили долгую рабскую жизнь, их раны зарастали, кожа становилась грубее, кошмар продолжался согласно плану.

В сравнении с той болью, что была на экране, моя боль казалась бессмысленной, совсем незначительной. Меня не хлестали кнутом, не били. Я не страдал за свою доброту. Конечно, это была правда, что с тех пор, как Дэвид меня выдал, какая-то часть меня все еще лежала на заднем сиденье маминой машины, глядя на молочно-белую ленту звезд и ожидая будущих ударов — но, даже зная, что они еще придут, я знал и то, что они никогда ничего не добавят к тому, что я видел в фильме. У меня нет права жаловаться. Я пройду терапию. Я заполню анкету.

* * *

Не в первый раз я принял решение, исходя только из чувства вины. Мои первые фантазии о мученичестве пришли в тот день, когда мне исполнилось шестнадцать. Хлоя подарила мне книгу «Фанаты Иисуса: Мученики» на день рождения, предполагая, что, если я ее прочитаю, это нас сблизит.

— Она изменила мою жизнь, — сказала она. — Теперь я не боюсь следовать за Христом, что бы ни случилось. Пускай хоть пистолет мне к голове приставят.

Я чувствовал нечто особенное, читая эти истории, вереницы тяжких смертей в руках нечестивцев, служившие примерами исключительной преданности, которая требуется в эти последние времена. Я читал книгу часами в спальне, заперев дверь, и представляя, как вооруженные команды спецназа врываются сквозь все замки и петли, чтобы допросить меня. Я представлял, как будут гордиться Хлоя и мои родители, если услышат, как я, с дулом пистолета во рту, вгрызаясь в мушку, невнятно произношу: «Я не отрекусь от Иисуса Христа, моего личного спасителя».

Но на самом деле я беспокоился о том, что я на самом деле скажу, когда наконец придет апокалипсис. Я беспокоился в основном потому, что чувствовал, как скверен я где-то глубоко внутри, в том месте, где я хранил свои фантазии о старших мужчинах — некоторых из дилерского центра, некоторых из церкви, хотя их черты лица вряд ли что-то значили. Плотно спрессованные моим страхом и стыдом, их тела закручивались в единую зловещую массу, которая грозила воздвигнуться и выставить меня на позор.

Сосредоточившись на насилии, даже получая удовольствие от фантазии о нем, я действительно больше сблизился с Хлоей. Мне казалось легче не обращать внимания на свои искушения, сосредоточиться на правильных поступках, представлять себя в будущем мужем доброй и прекрасной жены-христианки. И несколько лет мы были соединены в нашей любви к Христу, в нашей любви к мученичеству.

Я почувствовал это сильное подводное течение снова, когда смотрел «Страсти». Я пришел в кинотеатр, чтобы посмеяться над тем, что, как мне было известно, никогда не мог бы осмеять человек с моим прошлым. Я хотел убежать, спрятать лицо в расщелине скалы знаменитым жестом Моисея при явлении Бога. Когда встроенные светильники в кинотеатре зажглись, я отвернулся от седовласых дьяконов, преклонивших колени на переднем краю зала, но лишь после того, как робко оглянулся.

* * *

Воздух на улице был холодным, и слабый одинокий ветерок сопровождал нас до «эксплорера», который отец купил мне перед самым колледжем. Лишь несколько разрозненных машин были рассеяны по парковке, некоторые из них явно принадлежали кинозрителям, преклонившим сейчас колени. Было странно видеть их там, видеть мою машину в одиночестве на другом краю, видеть все эти здания и фабрики, которые привели нас к этому историческому периоду, в двух тысячелетиях от того мира, который мы видели на экране. Завеса тумана опустилась вдали и, казалось, распространялась по всему нашему маленькому городу. Она собиралась укрыть все вокруг, уложить свое покрывало между нами и звездами. Что за смысл во всем этом, подумал я, когда все пройдет?

— Куда ты? — спросил Чарльз. Чарльз и Доминика уже стояли перед «эксплорером», ожидая, когда я открою двери. Я прошел мимо них, не осознавая этого, сам не зная, куда.

Через несколько минут мы сидели в «Макдональдсе», единственном освещенном здании на несколько миль вокруг. Я не был уверен в том, как мы там оказались, рассеянный с тех пор, как мы вышли из театра. Каким-то чудом я не попал в аварию. Вести машину в таком состоянии — это была еще одна глупость за этот вечер.