Мальчик, которого стерли - [55]

— Привет, милый, — сказала она. — Проходи.

Я не мог уйти, не спросив ее, что имел в виду отец, говоря о докторе.

— Что мы узнаем, — спросил я, — к концу недели?

Она подняла глаза.

— Доктор Джули на рождественских каникулах даст тебе кое-какие тесты, — сказала она. — Кое-что насчет уровня тестостерона. И тогда мы будем исходить из этого.

Доктор Джули, наш семейный врач, — это была та женщина, которую я посещал последние пять лет. Она всегда знала, как сделать так, чтобы мне было удобно, зачитывая мою карту и небрежно цитируя длинный перечень причин и следствий. Я почувствовал себя лучше, зная, что это «кое-что», по крайней мере, будет исполняться ею.

Тем утром я покинул дом в оцепенении. Я почти не заметил, когда мои родители вошли в церковь. И едва ли слышал хоть слово из проповеди брата Стивенса.

А когда я ехал обратно в колледж, в тот же день, набив желудок жареной картошкой, пюре и подливкой с церковного обеда вскладчину, Озарки с каждой стороны погружались в равнины, и я чуть не упустил рыжеватый отблеск, прочертивший свой путь к шеренге сосен, скользнувший на периферийном зрении, как пятно темного света. Я не старался специально собраться с духом, но это событие так и не повлияло на меня. Всего секунду назад из-за этой лани я мог покатиться кубарем к острой гранитной стене на краю дороги. И все же образ, промелькнув, все еще оставался в моем сознании: лань в нерешительности, одна нога зависла над недобрым асфальтом — она заблудилась, вышла из своей естественной среды и сама испугалась того, куда завели ее ноги.

II

Вне контекста политической войны между верой и разумом соглашения с более тонкими нюансами могут быть спокойно предприняты.

Дженнифер Михаэль Хехт. Сомнение.

Правила сами по себе пусты, содержат насилие и незавершенность; они безличны и могут быть склонены к любой цели. Успех в истории принадлежит тем, кто способен ухватить эти правила, заменить собой тех, кто пользовался ими, притвориться, что хочет их усовершенствовать, перевернуть их значение и направить их против тех, кто изначально навязал их.

Мишель Фуко. Язык, контрпамять, практика.

МЕЛЬЧАЙШИЕ ПОДРОБНОСТИ

Каникулы на День Благодарения закончились, я вернулся в колледж, а моя мама весь день мыла тарелки. Только что прибыло письмо, но она слишком боялась перебирать пачку писем. Благодаря телефонному звонку, который сделал брат Стивенс от лица моих родителей, они с отцом теперь в любой день ожидали ответа из «Любви в действии». Кроме того, они назначили на рождественские каникулы мою встречу с доктором Джули, чтобы проверить мой уровень тестостерона. Они предпринимали все возможные шаги для моего исцеления, но мама ощущала, что все идет слишком быстро. Всего несколько месяцев назад она даже не знала, что есть какие-то проблемы. Полгода назад казалось, что ее единственный сын нашел девушку своей мечты. Если бы только она могла все замедлить, получить возможность отдышаться, поразмыслить чуть яснее! Брат Стивенс привел все в движение слишком быстро, сказав моим родителям, что действовать нужно скорее, иначе я впаду в еще больший грех, пребывая там, в колледже.

Мама высушила руки под сушилкой. Она сделала глубокий вдох и прошла к пачке конвертов, перебирая их, пока не нашла конверт из ЛВД. Разорвала его и вынула глянцевую брошюру, провела мокрым пальцем по свежевыбритому подбородку паренька, который показался ей знакомым. Когда она убрала палец, его лицо как будто исказилось. Краски поблекли. Шея выгнулась и вздулась. Нос увеличился вдвое. Но глаза были те же самые, завораживающе зеленые.

— Первое, что я заметила, — его глаза, — скажет она мне потом, через девять лет после того, как я побывал в ЛВД. Понадобится целых девять лет, прежде чем кто-то из нас почувствует достаточно уверенности, чтобы перебирать воспоминания, искать то, что мы решили оставить за спиной. Целых девять лет, прежде чем мы сможем говорить о том, что случилось, не вступая в замкнутый круг вины и сомнений в себе. Она будет глядеть на поверхность блестящего черного диктофона, лежащего между нами, и просить, чтобы ее поняли, чтобы ее слова были записаны, а я буду сидеть на другом конце стола, сложив руки на коленях и думать: «Вряд ли когда-нибудь дойдет до большей неловкости». Я заставлю себя выслушать эту историю с ее стороны, слушать ее голос среди гула болезненных воспоминаний, которые казались мне зарытыми навсегда.

— У него были такие грустные глаза, — скажет она. — Они взывали ко мне.

— Не торопись, — скажу я.

— Я хотела спасти мальчика на этой картинке. Я хотела спасти тебя. Но не знала, как.

Так много лет назад, стоя на кухне, в день, который должен был стать самым обычным, она представляла, что загнанные глаза этого мальчика — его настоящие глаза, способные выглянуть из-за красной рамки его портрета. Глаза его души, Дориан Грей наоборот, глаза, которые становились все более добрыми, а не зловещими, чем больше она на него смотрела. В те месяцы, которые оставались до ЛВД, она прочла «Портрет Дориана Грея», по моей просьбе, после того, как я впервые пережил в обольстительном языке Уайльда оправдание той чувственной стороны, которая открывалась передо мной во время первого года в колледже, за годы до того, как я узнал, какой вес имела эта книга в истории ЛГБТ-литературы. Стоя там, на своей кухне, она представляла этого мальчика, этого Дориана наоборот, который глядел сквозь следы ее пальцев, сквозь ее стоявшую фигуру, на кухню, заполненную вещами, в которых он мог бы узнать знакомые реликвии дома, где проходит здоровое детство: стопка тарелок на белом керамическом подносе, открытая пасть посудомоечной машины «Frigidaire», только что подметенный участок плитки, ограниченный деревянным плинтусом, кремового цвета ковер в примыкающей комнате. Она представляла себе такого же мальчика, как на брошюре — баки подстрижены над самыми мочками ушей, рубашка с пуговицами на воротнике и белым круглым вырезом, чувственные загнутые ресницы, защищающие его глаза от того, чтобы сразу увидеть слишком многое в этом мире — и представляла, что он мог бы найти в этом доме ощущение покоя. Здесь был порядок и чистота. Здесь были ее вымытые руки, горячая вода, которой она позволяла свободно течь по своим тонким пальцам, пока кровь не приливала к коже. Что же еще, думала она, нужно было этому мальчику? Если он вышел из такого же дома, то как дошло до того, что он попался в эту брошюру с красной рамкой, окруженный портретами погрязших в грехе, духовных калек, хронически зависимых?