Мальчик, которого стерли - [3]

Поскольку большинство клиентов ЛВД выросли в среде этого буквалистского протестантизма и отчаянно жаждали исцеления, строгие правила преподавателей были встречены умеренными аплодисментами. Ничем не украшенные белые стены учреждения казались подходящим антуражем для зала ожидания, где мы должны были ждать прощения Бога. Даже классическая музыка была запрещена («Бетховен, Бах и т. д. христианскими не считаются») — тяжелое молчание накрывало комнату, как одеяло, во время утренних часов «тихого отдыха», струясь поверх наших повседневных дел и создавая атмосферу, которая казалась если не священной, то, по крайней мере, не мирской.

В учебной зоне, у задней стены зала, располагалась книжная полка, заполненная духоподъемной литературой и увесистой стопкой Библий, где также помещались дюжины свидетельств успешных экс-геев.

«Медленно, но верно я стал исцеляться, — прочел я этим утром, скрипнув пальцем по глянцевой странице. — Я стал исцеляться от того состояния, когда мне не нужен был друг-мужчина, если это не включало секс. Я начал узнавать, кто я на самом деле, вместо того ложного образа ложной личности, который я создавал, пытаясь сделать себя приемлемым».

* * *

Я провел последние несколько месяцев, пытаясь стереть свою «ложную личность». Однажды зимним днем я вышел из спальни в колледже и прыгнул в полузамерзшее озеро при студенческом городке. Дрожа, я вернулся в спальню, в мокрых ботинках, которые присасывались к полу, чувствуя себя только что окрещенным. Под горячим душем я смотрел, ошеломленный леденящим жаром на моей онемевшей коже, как капля воды следовала вдоль края головки душа. Я молился: Господи, сделай меня таким же чистым.

Во время пребывания в «Любви в действии» я буду повторять эту молитву, пока она не станет чем-то вроде мантры. Господи, сделай меня таким же чистым.

* * *

Я мало что помню о том, как ехал сюда вместе с матерью. Я пытался глядеть в сторону, чтобы не отмечать в уме происходящее за пассажирским окном, хотя некоторые подробности оставались там: грязная, карамельного цвета Миссисипи, проплывавшая за стальными решетками моста Мемфис-Арканзас, чешуей нашего американского Нила, казавшейся идеальным стимулятором для моего ума, не затронутого кофеином; стеклянная пирамида, сверкавшая на краю города, которая распространяла свой жаркий свет вдоль нашего лобового стекла. Было начало июня, и к середине утра почти каждая поверхность в городе становилась слишком горячей, чтобы притронуться к ней хотя бы на несколько секунд, а к полудню все расплывалось от жары. Легче бывало только утром, когда солнце оставалось у края горизонта, все еще лишь намекая на свет.

— Могли бы позволить себе что-нибудь получше, — сказала мама, направляя машину на парковку перед прямоугольным зданием торгового комплекса. Здешние места были классом повыше, чем остальной город — частью богатого пригорода, но этот магазин казался наименее привлекательным ориентиром на несколько миль вокруг — место для розничных магазинов эконом-класса и маленьких клиник, которые нашли здесь временное пристанище. Выбеленный красный кирпич и стекло. Двойные двери, которые открывались в белое фойе с искусственными растениями. Логотип над входом: перевернутый красный треугольник, в середине вырезано отверстие в форме сердца, и тонкие белые линии проходят сквозь него. Мы вышли из машины и направились к дверям, мама — все время на несколько шагов впереди.

Как только мы вошли в фойе, улыбающийся администратор на стойке регистрации попросил меня написать свое имя в журнале. Этому человеку на вид было около двадцати пяти. Он был в рубашке-поло, которая не обтягивала грудь, и глаза у него были честного яркого кобальтового цвета. Я ожидал встретить какое-нибудь бестелесное видение с поблекшим лицом, уже успевшее стереть в себе все интересное. Вместо этого здесь был человек, который выглядел так, будто собирался сыграть со мной несколько партий в «Halo», а потом, используя аналогии компьютерных игр, рассказать мне кое-что о том, что сделал для него Бог. Тебе придется сражаться с врагами, с инопланетянами, которые будут пытаться вторгнуться в твою душу. Я встречал множество модных молодежных пасторов с такой же внешностью и манерами.

Я уже не помню его имени. Я уже не помню, находились ли в этом фойе какие-нибудь признаки того, что здесь будет, какие-нибудь картины на стене, правила в рамке. Сейчас для меня это фойе видится ослепительно белым залом ожидания, вроде того, как в Голливуде изображают рай: пустое пространство.

— Я могу осмотреть это место? — спросила мама. Что-то в интонации ее голоса, в этом вежливом вопросе, заставило меня почувствовать неловкость, будто она просила разрешения взглянуть на объект недвижимости.

— Извините, мэм, — сказал администратор. — На территорию допускаются только клиенты. По соображениям безопасности.

— Безопасности?

— Да, мэм. Многие из наших клиентов имеют дело с подавленными семейными комплексами. Видеть родителей, неважно, чьих родителей, и неважно, что таких милых, как вы, — неотразимая улыбка, глубокие ямочки на щеках, — это может несколько сбить с толку. Поэтому мы зовем эту зону безопасной. — Он развел руки в стороны, развел широко, медленно и слегка скованно, как показалось мне, словно когда-то это был широкий жест, но с тех пор он научился держать себя в узде. — Поскольку вы участвуете только в двухнедельной программе, у вас будет доступ к вашему сыну всегда, исключая время занятий.