Мальчик из Холмогор - [14]

Он и Цильх нагнулись над тиглем, а Миша, которому тоже очень хотелось посмотреть, видел только во многих местах прожжённые полы Цильхова кафтана и расшитые золотом фалды кафтана, в котором Михайло Васильевич ездил в Адмиралтейство.

Огорчённый, Миша повернулся и, заложив руки за спину, стал разглядывать диковинную посуду на полках, белую и зелёную: шары с высоким горлышком или изогнутым хвостиком; стаканы, прямые и расширяющиеся кверху; трубы, завивающиеся, словно змеи; тигли красной, жёлтой и чёрной глины. Ещё тут был большой медный сосуд с медной же крышкой и торчавшей из неё медной трубкой. По всему сосуду был выбит узор — в два ряда вились крупные листья и стебли, а в середине виден был круг с надписью в две строки: «М. В. Ломоносов», и дальше — две строки нерусскими буквами.

— Это что? — спросил Миша.

— Перегонный куб, — ответил лаборант.

Затем Миша осмотрел весы, тоже украшенные узором, поглядел на горн с мехами для сильного дутья, а когда снова вернулся к кирпичной плавильной печи с решёткой, на которую ставили тигли, то Михайло Васильевич воскликнул:

— Готово!

— Совсем другое дело, очень другое, — сказал Цильх и снял тигелёк с огня.

— Пусть остынет, — сказал Михайло Васильевич. — Образцы в мастерской? Пошли туда! А может, ты ещё есть хочешь? Мы, помнится, обед не доели.

— Я в пище очень умеренный, — сказал Цильх. — Я сыт. Пошли.

Михайло Васильевич, Цильх и Миша перебежали по снегу через двор, через сад, во второй двор, в мастерскую.

Здесь было жарко натоплено и очень светло от морозного солнца за окнами. За столами прилежно работали мастера. Миша сунулся было посмотреть, что они делают, но Цильх уже начал вскрывать свои ящики и доставать из них маленькие полушария из стекла различных цветов.

На каждый образец он дул, дышал, протирал полой кафтана и передавал Михайлу Васильевичу. А Михайло Васильевич, тоже дохнув, протирал кружевной манжетой и внимательно разглядывал на свет.

— Эти цвета дала медь, — объяснял Цильх. — Превосходное зелёное стекло, травяного цвета, весьма похожее на настоящий изумруд. Вот это очень похоже на бирюзу, это — полупрозрачное, как лист крапивы. А в этом ящике — стёкла жёлтых цветов, которые дало железо.

— А как на излом? — спросил Михайло Васильевич и осторожно ударил по образцу молотком.

По столу рассыпались крупные куски, сверкающие, как драгоценные камни.

— Михайло Васильевич, вас спрашивают, — сказала, просунув голову в дверь, служанка. — Из географического департамента.

— Сейчас приду, попроси обождать!

— Михайло Васильевич, подождите уходить, — поспешно попросил Матвей Васильев. — Я у вас хотел спросить...

Все подошли к его столу, и тут Миша увидел, что делают мастера.

Над каждым столом был подвешен рисунок, ярко раскрашенный и разграфлённый на квадраты. А мастера на железных противнях выкладывали этот рисунок разноцветными стёклышками, которые они брали из небольших коробок.

— Вот, Михайло Васильевич, нос получается коряво, будто в щербинах от оспы, — сказал, вздохнув, Матвей.

— Не так набираешь, — ответил Михайло Васильевич. — Тебя ли учить? Смотри. — Он ловко вынул несколько стекляшек, минуту подумал и вставил на их место другие. — Ты пятнышками выкладывал, и они выделялись на светлой мастике тёмной, неровной линией. А лучше будет выложить ленточкой. Видишь, получается ровней. А здесь, вдоль края щеки, — мелкими квадратами.

В дверях показалась служанка:

— Михайло Васильевич, вас спрашивают! Давешний человек с просьбой пришел.

— Иду! — ответил Михайло Васильевич. — Ты понял, Матвей?

— Спасибо, Михайло Васильевич!

Но тот уже не слышал, а, окликнув Цильха, вместе с ним вышел из мастерской. Миша остался, потому что ему хотелось посмотреть на работу Матвея.

— А что это дальше будет? — спросил он.

— Ты видел «Полтавский бой»? — ответил Матвей. — А теперь мы делаем «Взятие Азова». Каждый из нас набирает стёклышками часть картины: я — главное лицо, Ефим Мельников — другие лица, кто лошадиные головы, кто одежду, руки и ноги. А вот он, — Матвей указал на здорового парня с глуповатым лицом, — он набирает воздух и дым. И хоть он дворянин, а я матросский сын, а Михайло Васильевич положил мне жалованья много больше и назначил главным мастером.

— Как это — воздух и дым? — спросил Миша и засмеялся.

— Ну как же! Воздух ведь есть на картине, небо, а дым — от выстрелов. Это легче всего набирать, потому что большими кусками и почти что одного цвета. А у нас с Ефимом работа самая мелкая. А когда будут готовы все эти отдельные куски, их соединят вместе, на большом, тяжёлом медном листе, и картина будет готова.

— Какие стёклышки красивые! — вдруг сказал Миша.

— Тебе нравятся? — спросил Матвей. — Хочешь, возьми.

Миша выбрал два стёклышка, зелёное и жёлтое, и зажал их в кулак. Матвей снова нагнулся над своей работой, тихонько напевая:

Да, гусли поневоле

Любовь мне петь велят...

— Михайло Евсеевич! — крикнула вошедшая служанка. — Вас тётушка требует в дом. Портной пришёл мерку снимать.

Миша сперва не понял, кто это Михайло Евсеевич, но Матвей сказал:

— Иди, это тебя зовут.

И Миша, удивляясь странному, городскому обращению, пошёл за служанкой.