Мальчик из Бухенвальда. Невероятная история ребенка, пережившего Холокост - [28]

По тому, как этот Абрам смотрел на Лию, как прикасался рукой к ее коже, какой мягкой становилась его речь, когда он обращался к нам с ней, я сразу понял, что он влюблен в нее, точно так же, как Хаим был влюблен в Голду. Мама и папа.

Он спросил, знаю ли я что-нибудь о звездах, астрономии, науке о небе, потому что он, по его словам, знает. Я пробормотал, что знаю мало.

Абрам был невысокий, но с такими же иссиня-черными волосами, как все в нашей семье, и с квадратной челюстью. Он жил в Лодзи и, как Хаим, служил в польской армии. Но ему удалось добраться до России. Он вернулся в Польшу с Красной армией и здесь познакомился с Лией.

Он спросил, видел ли я Великого диктатора, где играл английский актер Чарли Чаплин. В лагере этот фильм пока не показывали, но мне захотелось посмотреть. Я ответил, что нет. Во Франции я не ходил в кинотеатр.

В ту пятницу в Фельдафинге Абрам участвовал в Шаббате. Я сидел по одну сторону стола с Лией, а Абрам – напротив.

Пока ребе читал молитвы, Абрам наклонился к нам с Лией и прошептал, будто слышал, что Великий диктатор – один из лучших фильмов всех времен и народов. Может, мы еще посмотрим его вместе в Париже.

Я подсунул ладони под ноги, а потом заткнул себе уши. Я не хотел, чтобы Абрам еще что-нибудь говорил. Лия пыталась вернуть меня в свою жизнь, вообще вернуть меня к жизни. Я не хотел разочаровать ее. Но я хотел, чтобы она была только моей. Я не хотел возвращаться во Францию. Я хотел остаться с ней.

– В Великом диктаторе этот актер, Чарли Чаплин, одевается как Адольф Гитлер, – добавила Лия с улыбкой. – В лагере все об этом говорили.

Я сжал кулаки. Впервые после отъезда из Экуи мне захотелось драться, бить, причинять боль.

Я шепнул Лие, что хочу выйти на воздух.

Я буду снаружи.

* * *

– Мы переезжаем в Палестину, – сказала она мне, пока мы пробирались с ней по бывшей чулочной фабрике. Ноги мои подкашивались. У меня не осталось сил, не осталось энергии. Я хотел слиться с землей, стать ее частью. Моя единственная выжившая родня, единственная часть мечты, ставшая реальностью, к которой я мог прикоснуться, говорила мне, что они с Абрамом собираются пожениться и переехать в Палестину. «Мы же должны быть вместе, – хотелось мне крикнуть ей в лицо, – и разыскать остальных».

Рядом с Лией, с другой стороны, шел Абрам. Она держала его под руку – а может, он ее.

Голда как-то сказала, что когда влюбленные идут рядом, то попадают в ногу, словно становясь единым целым.

Перед глазами у меня все помутилось, и Лия с Абрамом слились в одного человека. Тошнота подступила к горлу. Желчь обжигала мне рот.

– У меня новости от мадам Минк, – продолжала Лия. – Она прислала телеграмму в управление. Она хочет, чтобы ты вернулся во Францию, и я тоже думаю, что так будет лучше.

Потрясенный, я замер на месте.

– То есть я… я с вами не еду? – заикаясь, пробормотал я.

Лия сглотнула.

– OSE переселяет детей в Шато Феррьер на все лето. Мадам Минк прислала инструкции, как туда добраться, чтобы я передала их тебе.

– Я могу поехать в Палестину вместе с вами! – воскликнул я, топнув ногой и скрестив руки на груди.

– В Палестине будет очень тяжело, – сказала она мягко, гладя меня по плечу. – Нам с Абрамом придется работать на ферме. Своего дела у нас там нет. Мы не представляем, чего ожидать. Нам надо обжиться, а потом уже забирать тебя к себе. Во Франции, при OSE, ты сможешь ходить в школу, поправить здоровье, быть в коллективе, в безопасности, получать еду и иметь друзей. Помнишь, как тебе нравилось возиться с проводами, когда Мотль собирал свой радиоприемник? Изучай инженерию. А потом мы снова будем вместе.

Я затряс головой.

– Мама тоже бы этого хотела, – строго сказала Лия. – Ромек, ты помнишь, что папа говорил про историю наших пророков?

Я снова потряс головой и прикрыл глаза. Я не помнил и не хотел помнить.

– В самые темные из времен у наших героев всегда появлялись помощники, встававшие на их сторону, – заговорила Лия. – У всех пророков был кто-то, кто ими руководил. Следуй по своему пути, и эти люди появятся и приведут тебя туда, куда ты должен прийти. Будь открытым к людям, направляющим тебя. Они приведут тебя домой, к дому в твоем сердце. Я – один из них, и когда твое темное время пройдет – а у OSE есть все возможности, чтобы тебе в этом помочь, – я разыщу тебя, и мы будем вместе. Обещаю. Ты веришь мне, Ромек?

Я прикусил губу. Нет, я ей не верил. Я не верил никому.

Лия взяла меня за руки и приложила их к моему сердцу. Я ощутил его биение.

– При каждом шаге тебе захочется вернуться, я это знаю, – сказала она, стоя близко ко мне и мягко шепча на ухо. – Но ты должен быть сильным. Иди вперед. Ставь сначала одну ногу, потом другую, и пусть тебя ведет любовь. Следуй за ней – за ее запахом, за ароматом, напоминающим о доме, который зовет тебя туда, где ты еще никогда не был. И один за одним будут появляться новые люди, возникать новые места, которые казались лишь шепотом. Это твои маяки, освещающие тебе путь.

Глава одиннадцатая

В HASAG воскресенье было единственным днем, который мы с Абрамом могли провести с папой.

И все равно, несмотря на выходной, эсэсовцы могли прийти и приказать нам построиться на Аппельплатц. Они подходили поближе и приказывали еврею, например, открыть рот, чтобы осмотреть его зубы и десны – проверить, здоров ли он. Они ходили вокруг нас, в брюках, заправленных в высокие черные сапоги, и высматривали тех, кто горбил спину или дрожал от лихорадки и других заболеваний. Кивком головы или взмахом руки офицер СС отправлял кого-то налево, а кого-то направо. Один путь означал жизнь. Другой – смерть. Замена из других гетто уже была в пути.