Мальчик без шпаги - [32]

Тимофей в эту минуту подумал, в скольких руках перебывала пуговица, как мог «потерять» её Анальгин и что стало бы, попадись она Чирику, и ужаснулся.

— А вообще, если задуматься, как могла сохраниться эта пуговица после стольких злоключений? Не думаю, что гимнастёрку царевича рвали на сувениры, — озадачился Вячеслав Иванович.

— Судя по сохранности, эту пуговицу берегли, значит, она могла попасть в чьи-то руки до расстрела. К примеру, Алексей мог подарить её тому же Леониду Седневу, мальчику-повару, когда стало ясно, что того куда-то увозят. Что мог подарить один мальчик другому? При этом о её содержимом он мог знать, а мог и не знать. Это не меняет сути подарка, — такое предположение сделал Сергей Сергеевич. — Насколько я знаю, царевич, как все мальчишки, любил собирать различные ненужные, по мнению взрослых, вещи. Я, например, когда был мальчишкой, собирал сломанные зажигалки и тоже держал в жестяной коробке всякие ненужные железяки.

— И я, — признался Вячеслав Иванович, — собирал всякие железяки.

— А я вообще мечтал мотоцикл собрать, — добавил Егор Семёнович. — Какого только металлолома во двор не перетаскал.

— Возможно, — продолжил Сергей Сергеевич, — пуговица оторвалась от бушлата или гимнастерки много раньше или накануне. В сумбуре последних дней никто не придал этому никакого значения.

— Но она может и не принадлежать наследнику? — усомнился Вячеслав Иванович.

— Да, если не брать в расчёт видение или сон Тимофея, — напомнил Сергей Сергеевич.

— Мистик ты у нас, Сергей Сергеевич, в чудеса веришь...

— Самое неприятное, что этот камушек принадлежит государству, — вышел из оцепенения Егор Семёнович.

— Не думаю. В лучшем случае, он принадлежит царевичу Алексею, — возразил Сергей Сергеевич.

— Он принадлежит Тимофею, — поставил точку Вячеслав Иванович, испытующе оглядев притихших от неожиданности и точности поставленного вопроса мужчин.

Некоторое время все молча смотрели на бриллиант. Затем Вячеслав Иванович также ловко завернул его в материю и положил обратно в пуговицу.

— М-да, ничего хорошего в том, что и этот «сувенир» достанется большевикам, ну, во всяком случае, их деткам-наследникам, я не вижу, — словно сам себе сказал учитель истории. — Думаю, подробное обследование бриллианта ничего нового, проливающего свет на события в ипатьевском доме, не даст. А по каратам он, похоже, не тянет на именной камень. Так что его собственную историю тоже вряд ли удастся выяснить.

— Н-но... — хотел было что-то сказать Егор Семёнович.

— Я ничего не вскрывал, — улыбнулся в усы Вячеслав Иванович.

— Я ничего не видел, — подтвердил Сергей Сергеевич.

— Да, вот ещё что — вы завтра или в понедельник едете в больницу? — перевёл разговор на другую тему директор, одновременно опуская пуговицу в карман Тимофея.

18

Вечером отец и сын чаёвничали на кухне. До этого, как и полагается двум мужчинам в отсутствие хозяйки, умяли пару тарелок лапши быстрого приготовления. Егор Семёнович в этот вечер чувствовал себя нормально. Алкоголь отступил, напоминая о себе только непродолжительными сбоями в сердечном ритме да излишней потливостью. Глядя на сына, он вдруг с тревогой подумал, что по всяким там генетическим каналам их с Ириной пьянство может передаться Тимофею. Или, что не менее страшно, его детям. В дни трезвости его всегда мучило разочарование в самом себе, разочарование в Ирине, которая из красивой женщины позволила себе превратиться в отёкшую бомжеватую старуху. Муки совести накатывали, подобно цунами, напрочь смывая реальность и оставляя после себя кричащую пустоту. На улице казалось, что весь мир смотрит на тебя с пренебрежением и осуждением. И никакой мужской гонор, который, по сути, был лишь внешней оболочкой, не мог вытеснить или заполнить эту пустоту. Ночами на буровой эта пустота, сопровождаемая занудным воем дизеля, превращалась в мучительную бессонницу, поглощавшую пачками терпкие дешёвые сигареты. Мир казался неправильным и несправедливым как в пьяном, так и в трезвом виде. «Да не грузись, Семёныч!..» — успокаивали мужики и звали выпить в первый день на буровой. И они выпивали — всё, что привозили с собой, за один присест. Потом мучились, страдали от похмелья, но работали... И на пятый день вахты Егор Семёнович обычно снова начинал себя уважать: он все-таки трудится, зарабатывает на хлеб! Да, к тому же, не в уютном офисе с обогревателями и кондиционерами, тут и фумитоксы-рапторы воткнуть некуда. А если вахту отстоял, то почему б не выпить... И только сегодня вдруг пришло в голову, вспомнилось откуда-то из глубин школьной программы: «...тварь я дрожащая или право имею?..» Так заканчивались все сомнения по поводу приглашения отметить окончание трудовых будней. Выходит, тварь...

Всему на свете человек может найти оправдание, особенно — собственным слабостям и страстям, но боль, которая передаётся детям, извинения не находит. Психически нормальные люди даже на последней ступени падения это понимают.

— Тимош, — попытался отвлечь себя отец, — я вот думаю, если маме операция понадобиться...

— Щас, пап, — вдруг вскочил Тимофей, оставив недопитый чай, и устремился в свою комнату.