Мальчик А - [44]

М как в Mother Материнское воскресенье [30]

Детям в школе, наверное, напомнили. Может быть, в пятницу они делали на уроке открытки с какими-нибудь аппликациями. Но А не было в школе, поэтому утро началось, как всегда по воскресеньям: с овсяных хлопьев и мультиков.

Мама встала необычно поздно, уже ближе к концу «Инспектора Гаджета». Она вышла на кухню в малиновом длинном халате и выжидающе посмотрела на А. На плечах, на халате, были потеки засохшей коричневой краски для волос. Не дождавшись от сына ничего, кроме «Доброго утра, мам», она принялась мыть посуду. Посуда осталась еще со вчера. Вечером папа сказал, чтобы мать отдыхала, типа он сам все помоет. После чего великодушный порыв иссяк, и отец, разумеется, даже и не притронулся к грязной посуде.

А подумал, что что-то не так. Если судить по тому, как мама гремела кастрюлями в раковине. Он решил, что они с папой опять поругались. На самом деле он ни разу не слышал, чтобы они ругались. Но иной раз случалось, что они не разговаривали друг с другом по нескольку дней. И это молчание было страшней любой ругани. Неуютная тишина накрывала дом, так что даже А не мог разговаривать нормально. Каждая мелочь, требующая пусть даже самого минимального общения, становилась тяжелой и напряженной работой и порождала дальнейшие разногласия.

Но когда папа вышел на кухню, он подошел к маме, стоявшей у раковины, и погладил ее по спине. Значит, они не ругались.

— Ты зачем моешь, солнце? Я же сказал: я помою.

А знал, что отец никогда бы не стал мыть посуду, хотя сам, может быть, искренне верил, что стал бы. Но такое внимание с его стороны говорило о том, что сейчас у них с мамой все более-менее нормально.

Но что-то было не так. Когда мама сказала, что пойдет примет ванну, ее голос звучал раздраженно, почти сердито. Обычно, пока набиралась вода, мать носилась по дому, как заведенная. Иногда, когда ее пробивали «упадочнические, декадентские настроения», она заваривала себе чай, чтобы выпить его, лежа в ванне. Но в то воскресенье мама сразу ушла в ванную, чуть ли не хлопнув дверью. И закрылась там на задвижку, хотя обычно никто из них в ванной не закрывался: когда в доме живут всего три человека, и так понятно, есть кто-нибудь в ванной или нет.

А с отцом растерянно переглянулись, не понимая, чем они вдруг провинились, но тут им дали подсказку. По телевизору.

— Сегодня у нас Мамин день, — сказала восторженная блондинка-ведущая, — и мы посмотрим документальный фильм о животных. О том, как разные звери заботятся о своих малышах. — Камера дала общий план студии. Радостные улыбчивые детишки старательно изобразили бурный восторг.

Отец А подошел на цыпочках к входной двери и махнул рукой сыну: давай со мной. Они вышли в холодное майское утро. Два заговорщика в одинаковых коричневых тапочках, подаренных на Рождество. Осторожно, как спецагенты в шпионском фильме, они прикрыли за собой дверь и побежали по покрытой инеем мостовой на максимально допустимой при такой обуви скорости.

До магазинчика на углу они добрались, совсем запыхавшись. Но оба радостно улыбались. Они были, как соучастники в этом преступлении доброты. Они были вместе. Такой дружеской близости с папой А не чувствовал еще никогда. Да и не только с папой. Вообще — ни с кем. Только с В.

Отец купил открытку (подарок от А) и последний букет цветов, обернутых в красивую гофрированную бумагу (от себя). Он попросил у продавца ручку, чтобы А подписал открытку. Продавец заговорщицки им улыбался — третий участник преступного сговора.

Когда мама вышла из ванной, они усадили ее в кресло и вручили поднос с подарками. Цветы были в вазе, открытка стояла рядом с едва подрумяненным тостом и чашкой чая.

— А я думала, вы забыли, — сказала мама, и отец украдкой подмигнул А.

Мать В не жила с ними уже много лет. Уходя, она оставила сыновьям фунт, чтобы они купили себе по пакетику чипсов, и записку, в которой говорилось, по словам брата В, что он остается за главного. И теперь с этим никто не спорил. Отец окончательно спился: вообще не просыхал, ни на день. Превратился в какое-то жалкое, трясущееся существо, которое шугается собственной тени. А ведь когда-то, наверное, он был сильным, бесстрашным, свирепым зверем. Родился и вырос в Глазго, в свое время участвовал в «бритвенных войнах». Цепляясь зубами, сдирая ногти, все-таки выбрался из той помойки. И перебрался в эту. Приехал в Англию с одной сумкой с набором отмычек и прочего инструмента для краж со взломом. Искал место, где спрятаться. Добрался до Стоили, решил на какое-то время осесть — когда обнаружил, что это самая крайняя точка к югу, где еще продают «Бак-фаст».[31] Встретил мать В, женился, остался уже насовсем.

Свадебная фотография так и стояла на каминной полке. Документальное свидетельство, что отец не всегда был таким опустившимся сморщенным существом с кожей цвета колбасной шкурки. Которое целыми днями сидит у себя в берлоге, забившись в угол. А в перерывах между сидениями готовит еду для чудовища, которое он же и породил. Для брата В. Великого добытчика и кормильца. Который небрежно швыряет отцу десятифунтовую бумажку, чтобы тот прикупил пожрать. Но большая часть этих денег уходит на «Бакфаст» или «Special Brew». А в особо удачные дни — на виски и «Irn-Bru».