Малая Пречистая - [5]

Потом, время выберете, и дустом в куте посыпьте, следите только, чтобы Манька с Юркой заместо сахару им не объелись, как вон у Лебедевых… ихний-то мальчишка, Царство Небесное рябёнку.

– Во, пулемёт-зенитка, ну, зараза, оглоушила, – вставляет Прокопий, выбивая о плаху крыльца свою трубку.

Аграфена пропускает это мимо ушей.

– Телёнка – пусть не на улицу, но на пригон хошь выпускайте. В стайке-то всё, дак уморится и подохнет.

– А-а-адно, – нараспев обещают девочки.

– Чего же ещё-то? – напрягает Аграфена память, вытирая платком пот с лица. – Голова, как кумпол прямо… А!.. Петьку по ночам будить не ленитесь, пусть хошь и так – дежурство хошь назначьте… То матрасишко весь сгноит, паршивец. И раздевайте, спать-то как ему… Ну, а ты так до ночи и будешь сидьмя тут сидеть?! Отдирай свою задницу, ехать надо, – обращается она к мужу.

– Жар-то, может, переждём, а, баба? – говорит Прокопий, поворачивается и подмигивает дочкам.

– А ты бы всё пережидал, век бы и сосал свою соску, – говорит Аграфена и добавляет: – Не восковой – не расплавишься.

Прокопий, кряхтя нарочно громко, поднимается, отрясает со штанов сзади пыль и исчезает в сенях, через некоторое время выходит оттуда, спускается с крыльца и издали ещё бросает патронташ на воз.

– Бросай, бросай, ненормальный… Может, когда-нибудь взорвутся. Ребятишек-то вот захлестнёт, – предупреждает Аграфена.

– Дура, – говорит Прокопий.

Проверив упряжь, он садится на телегу. Аграфена подстилает старый ватник и устраивается с другой стороны.

– Ружьё не согни, баба.

– Не загнётся твоё ружьё.

– Да кто и знат. Аграфена!

– Ну?

– Телегу-то как осадило. Вовка, глянь-ка, ось под матерью не треснула там?

– Ты не мели-ка чё попало, – одёргивает Аграфена мужа. – Я-то думала, чё путнее он.

– Ну, ночной рыбак, – возглашает Прокопий, – отворяй ворота!

Петька, от удовольствия зияя ртом беззубым, спешит исполнить отцовское приказание.

И вот Прокопий и Аграфена выезжают со двора. Два мальчика и три девочки стоят возле ворот и вяло машут родителям руками. Мать, увидев в окне прощающихся Маньку и Юрку, грозит им пальцем – на всякий случай. Отец оглядывается и строит двойняшкам рожу. Те, повизгивая, влипают лбами в стёкла. Вдруг, вспомнив что-то, Аграфена кричит старшим:

– В кино будете убегать – избу замыкайте! Бандюг-то мало ли теперь тут всяких шлятца! А лучше и не ходите! Дома играйте! Нечего маленьких одних оставлять – себя и избу ещё спалят, помилуй Господи! Витька объявится, передайте, как приеду, всыплю ему как следует за то, что смотался!

– Да не ори ты… Кобылу вон перепугала.

– Ничё с ней, с твоей кобылой, не случится, заикой-то не станет.

– Да хрен и знат.

До леса едут по тракту. Горячий воздух сушит во рту. Обычно речистая и большая охотница до житейских фантазий и мечтаний, Аграфена безмолвствует. Неизвестно, сколько бы длилось молчание, возможно, что и до самой пасеки, если бы не одно обстоятельство. За только что кончившейся пустынной улицей, где даже в окно на шум проезжающей телеги никто не выглянул, недалеко от дороги на поседевшей от пыли полянке увидела Аграфена спящего мужика и с интересом принялась разглядывать его скомканный и скрученный на спине пиджак, одну в кирзовом сапоге, другую босую – ноги, руки, вывернутые так, будто плясал, плясал мужик да и упал, уснув прямо в пляске, и его бурые от глины штаны. Аграфена изучила тщательно объект и зафиксировала в памяти некоторые детали – на случай будущего рассказа. Не Прокопию – кое-кому. По дальности расстояния закончив осмотр, она сказала:

– Убайкался, горемыка, – сказала так и ткнула локтём в спину мужа.

– Чего?

– Смотрел?

– Смотрел.

– Куда?

– А куда надо?

– Такой же, как ты.

– Кто?

– Да вон, проехали-то… На пляже-то как который распластался. Уж будто и не ви-идел…

– А-а-а.

– Знать бы, на что человек пьёт?

– Нравится, вот и пьёт.

– Я говорю, на какие такие шиши?

– Не на твои же.

– Ага, ещё бы на мои! Мне одного такого вон по горло… И ничего с ним не случится, с паразитом.

– А чё тако случиться с ним должно?

– Путнего человека давно бы уж ударило. Солнце-то, слава Богу, ишь наяриват как.

– Ударило же! Не ударило бы, не лежал бы там.

– Дак как же! Вас, пьяниц, никака холера не берёт.

– Взяло же мужика.

В другое время Аграфена с азартом бы продолжила разговор, тему эту она за свою жизнь отработала и отшлифовала, но сейчас – язык непослушен, мысли в клубок будто спутались, а распутать их – сил нет – жарко.

Вот пчеловоды съехали с тракта на конную, травянистую дорогу. Ялань постепенно, дом за домом, скрывается за лесом, вернее, лес, медленно смыкаясь, прячет от уезжающих деревню. Аграфена и Прокопий, последний раз кинув на неё взгляд и мысленно с нею попрощавшись, натягивают на лица сетки, спасаясь от облепивших сплошь их сразу комаров.

– Комар сеягод дурной, язви яво, – говорит Аграфена. – Слепня – того вроде не так, а этого гада – эвон чё – тучи. И пекло им такое нипочём.

– Хватат, – рассеянно поддакивает жене Прокопий.

– Лонись поменьше вроде было… Узнал его ты, нет? – резко вдруг на другое переходит Аграфена.

– Кого его? – будто бы не догадывается Прокопий.

– Того, на полянке… как пугало-то будто уронили.