Малая Бронная - [90]

— Финансист, лейтенант.

— Машинистка. — И громовый хохот за палаткой:

— Новый род войск, теперь смерть Гитлеру.

— Давайте, девчата, дальше кто, — будто не слыша мужского хохота, требовала женщина.

— Секретарь.

— Машинистка. Мила.

— Прокуратура, — негромко сказала Аля.

— И я тоже, старший секретарь, звание — капитан, — сказала женщина, а за палаткой тишина, потом кто-то огокнул:

— Ого, сразу арестуют. — И опять хохот.

— Я назначена за старшую, капитан Басова. Слушаться беспрекословно. Садитесь ближе, ужинать.

Аля получила ломоть хлеба с куском тушенки. Потом ей в кружку налили горячей воды.

— Кто помоложе — к потолку, — скомандовала капитан.

Забравшись на багажную полку, Аля подложила под голову свой мягкий баульчик и легла.

Голос капитана негодовал внизу:

— Если ваши архаровцы сунутся в купе, я рапорт подам!

— С чего это вы взяли? — ответил спокойный голос. — Мои бойцы нормальные люди.

— Видать, сама на этом погорела, — хмыкнул кто-то.

— Отставить! — все еще спокойно приказал человек.

Голос его показался Але знакомым, но чей он или хотя бы где она слышала это спокойное, сильное «отставить»?

Пока старшая предъявляла ультиматум, за палатку втиснулись трое.

— Девочки, пошли к нам в гости! У нас гитара.

— Ваша команда с цепи сорвалась?

Девчонки испуганно молчали. Лейтенант-финансист сказала примирительно:

— Уходите, братишки, а то девчатам всыплется за вас.

— Эх, жаль… Утром поприветствуем, — пообещали солдаты и убрались из-под самого носа старшей.

Постепенно вагон утих. В темноте стали слышны чьи-то всхлипывания и гудящий голос капитана:

— Чего реветь? Скажи, ссадим на первой же станции, авось вольнонаемная.

— Маму жалко… одна осталась.

— Маму, папу…

— А ты бы поласковее, бабонька-капитан, — сунулся кто-то из солдат за занавеску.

— Это еще что? Марш отсюда!

— Ух, лютая! — сказал все тот же явно немолодой мужчина. — А ты, девчушка, поплачь не без тоски, слезами страх выйдет, а мама теперь в тылу. Москвы Гитлеру не видать…

Старшая вышла в соседнее купе:

— Покурим, служба? Вы кто такие?

— Известно, пополнение, — ответил басок. — Кто из госпиталей, есть и новобранцы, подмога мы. А покурить — дело хорошее, хотя и не женское.

— Теперь нет мужского и женского, — возражала старшая. — Все перемешались. Девчонки — снайперы, зенитчицы, летчицы, уравняла войнища проклятая. И убивает — что баб, что мужиков — одинаково… баб еще и намучают перед концом, зверье фашистское.

— Да, — вмешался в разговор еще один курильщик. — Мы одну деревеньку сдали, потом отбили… Так детей и то поперевешали. Висят… ножки босые, будто на цыпочках стоят. А уж девчонок этих растерзанных повидал… всю жизнь сниться будут.

Под Алей опять всхлипнула Мила, кто-то из связисток, слыша солдатские рассказы, охал: «Ой, мамочка…» — шептались.

У Али захватило дыхание, кольнула незваная, впервые явившаяся мысль: а если ее вот так схватят? Неужели допустить издевательства, а потом стоять овцой, ожидая расстрела или петли? Хотя бы камень схватила, бросила в фашиста, побежала бы, пусть стреляют, но не в покорно стоящую в ожидании смерти. А за так умирать — нет и нет!

В дальнем конце вагона тихонько запели:

Степь да степь кругом…

Песня шла волной, приближаясь к Але, перекатываясь дальше, слаженными мужскими голосами:

Ты коней моих отдай батюшке,

Передай поклон родной матушке…

И Аля запела, но ее голос не выделился, он поглотился хором. Такого чувства слитности песней, судьбой со многими людьми она никогда раньше не испытывала, и теперь это было так хорошо, как сама песня. Последние слова стихли, и сразу, без паузы, кто-то звонко вывел:

Распрягайте, хлопцы, коней

Да лягайте почивать…

Видно, там ехали украинцы. Песня шла неторопливо, нежно, постепенно замирая, и под эту напевную ласку Аля уснула, глубоко, без снов, укачиваясь ритмичным постукиванием колес на стыках рельс. Не мешал даже разнозвучный могучий храп.

45

Проснулась от резкого толчка, поезд дернулся и встал. Вагон загалдел, люди вскакивали, суетились, липли к окнам, некоторые затопали к дверям.

— Отставить! — резко крикнул лейтенант. — Не было команды выходить.

Солдаты толклись у двери, неохотно возвращаясь.

Старшая успокаивала:

— Самолеты… пару бомб кинули. Вот и поехали, чего же паниковать?

Поезд тронулся плавно, мирно. Рассветало. Аля смотрела в окно, удивляясь: такого леса никогда не бывало! Голые ветки, снег, но почему, сколько уже едут, все деревья одинаковой высоты?

— Как подстриженные деревья-то… — сказала и Мила, та, что плакала ночью.

— Так и есть, артиллерия постаралась.

Это басовитый солдат в соседнем купе ответил Миле.

Среди деревьев Аля увидела стволы пушек, нацеленных под углом от земли в ту же сторону, куда шел их поезд. У Али екнуло сердце: а вдруг здесь Игорь, он же командир батареи?! Она потаенно улыбнулась: знал бы он, куда она махнула!

— Девчонки, слезайте паек уничтожать, — позвала старшая.

— Умыться бы… — мечтательно произнесла Мила.

— Наведете чистоту-красоту после войны, — со смехом выкрикнул молоденький голос новобранца.

Аля спустилась на нижнюю полку, стараясь не слишком открыто рассмотреть своих спутниц.

Мила круглолицая, в кудряшках, такая рослая, упитанная, а плакса! Лейтенант-финансист тоже высокая, но бледная, из госпиталя. Шинель на ней новая, а вместо форменной ушанки пуховый платок, под ним угадывалась намотка бинтов, еще не все зажило. Больше всех удивила старшая: казалась она по зычности гром-бабой, а предстала маленькой, щуплой, немолодой.