Малая Бронная - [88]

— С Ленинградского, в семь вечера, тридцатого, — ликовала Аля.

— Всего день остался. Лучше бы мне вместо тебя.

Теперь в домоуправление. Чахоточный бухгалтер, он же домоуправ, уставился на нее изумленно блестящими, глубоко провалившимися глазами:

— Как же это так? На фронт… или мужчин у нас мало?

— Но я же не в строевую, — ввернула Аля знакомое от ребят-фронтовиков словцо.

— Если тут бомбят, что ж говорить о фронте? Зенитчицы, секретари, а на самом деле девчушки. — Он спрятал ее справку в ржавый сейф. — С комнатой будет все в порядке, только возвращайтесь.

— Счастливо оставаться!

И тут все. На дворе уже поздний вечер. Надо выспаться. А завтра письма. Или нет… ну ладно, завтра видно будет.

Глубокой ночью кто-то застучал в дверь. Сначала тихо, потом так, что створки заходили со скрипом.

— Кто там?

— Я, Зина, открой, Алечка!

Пришлось вылезать из нагретой постели. Открыла, щелкнула выключателем и обратно под одеяло.

— Смотри-ка, смотри, девонька, — совала Зина клочок бумаги Але в руки, а лицо дрожит, залито слезами.

«Немедленно выезжай ждем ребенка очень нужна обнимаем…» — и подписи Славиковых родителей, отца и мамы. Выше текста от руки выведено четко: «Молния».

— Поедешь?

— А как же, нового ростить буду, — плакала она от горя и радости. — Они… Славика-то забудут… Им теперь новый дороже. Только не мне. По гроб со мною будет Славик…

Наплакавшись, Зина поднялась:

— Соберусь и поеду. Далеко-о… Да раз «молнию» прислали, без меня, видно, им не управиться. Одно плохо: на могилку к Славику не пробиться, заснежило, одни макушки крестов торчат. Тропочка только в церкву. Ох, беда, кому хоронить в эту пору…

— А я собралась к маме…

— И не думай! К весне ближе, как снег осядет, а сейчас засугробилось все кладбище, увязнешь сразу по пояс. Ты мать в сердце носи, а могилку обиходить надо к пасхе, цветочки посадить. Я тебя научу, как прощаться буду, а теперь спать, ночь же. — И улыбнулась смущенно: — Ты меня извиняй, да только к тебе и можно было прийти, ты ж телеграмму отсылала. Дай тебе бог счастья.

— Выключи свет, Зин.

— А дверь не закроешь?

— От кого?

— Это так, но все же… Только ваш второй номер всю жизнь нараспашку. Спи.

Свет погас, Зина плотно прикрыла за собой все двери. А Аля мгновенно заснула, успокоенная, отрезанная от всех прежних хлопот наступающей новой жизнью.

44

Встала, окна для света освободила от черных штор. Глянула, а на столе сверток. Зина оставила. Посмотрела, там две рыбины вяленые и макароны. Ну зачем? Да ведь Зина не знает об отъезде Али… Надо всем сказать, попрощаться, но завтра, а сегодня… за дело!

Разбирала шкап, полки с посудой, белье — все мама, мама… Ею куплено, ею связано, ею подарено. Отпустила бы ее мама? Наверное, да. Только сама она не смогла бы оставить больную маму одну.

Вымыла, вычистила посуду, стерла пыль, подогрела воду, постирала то немногое, что было грязным. Вымыла полы в комнате, прихожей, кухне. Пусть Нюрка с Машей остаются в чистоте.

Теперь в баню. Собрала белье, мыло, мочалку. Шла к Палашам с легким сердцем, даже не подумала, что баня может быть закрыта. И она работала! Отмывалась, отогревалась. Вспомнила Машиного солдатика в передвижной бане, который три раза подряд на всю войну мылся. Улыбнулась. Потом занялась своей раной. Всего-то болячка с пятак осталась. Сделала все, как в прошлый раз Натка: отмыла, прополоскала, а потом в раздевалке засыпала остатками стрептоцида и забинтовала свежим бинтом. Теперь можно считать, все прошло.

Время за хлопотами пробежало незаметно. Перед дорогой отоспаться. Улеглась рано. Спала хорошо и долго.

Вот и день отъезда. Стала собираться. Из чулана вытащила мягкий баульчик с защелкой, с одной ручкой. На таком как на подушке спать можно. Сложила пару белья, последний кусок мыла, полотенце, кое-какие мелочи. Сверху документы и семейное фото, там Але года три, мама красивая, папа серьезный…

Пошла в третий номер, сказала открывшей Зине:

— Я проститься, еду на фронт.

Та замахала руками, отступая, никак не могла ничего сказать.

Наконец выговорила:

— Во сколько уходишь?

— В пять.

— Вер Петровны нету…

— Ничего: передай, напишу.

Вернулась к себе. Есть не хотела. Время еще оставалось. Надо написать всем. Достала свои чистые тетради, одну сунула в баульчик, туда же химический карандаш.

Итак, Соне — заводской подружке. Затем Натке. Привет ее Олегу Петровичу. Теперь деду Коле. С просьбой передать ее привет Игорю, а ей его адрес, как напишет деду свой, неизвестный пока. И целая вереница приветов: Диме, Вале, Иванову, Мухину; токарятам, которых взяли на Урал…

Все… Зажгла керосинку, поставила чайник. И вспомнила про письма Игоря. Взять с собой? А если чемоданчик, как его планшет, сгорит? Оставила. Взяла только фотографию. На ней — лохматый парнишка, сердитый, не любит он фотографироваться.

Постучали.

— Открыто!

Первой вплыла Вера Петровна с Пашуткой в стеганом одеяле. За нею Зина, Нюрка и даже Мачаня.

— Чего же ты, девка, намылась, аж блестишь, как перед смертью!

— А я от нее убегу! — улыбнулась Аля через силу: ну и шуточки у Нюрки.

— А смерть придет, меня дома не найдет! — притопнула Нюрка. — Вот тебе кружка, у вас такой нет, а без нее походному человеку плохо. — И поставила на стол серую эмалированную кружечку.