Малая Бронная - [34]

— Сходи, Пална, к врачу Горбатовой, тебе не откажет.

— Что я, умираю? У детей отбирать — последнее дело.

— Да мало ли их, детей этих! Себя сохраняй, ты больная.

— Неужели ты могла бы взять себе молоко вместо Пашутки?

— Насчет Пашутки, нет, не смогла бы, наш ребенок. Отнесу ему шоколадку, лома маленько… дали. Она, Петровна-то, распустит в молоке. — И, достав из кармана сверточек, отделила кусочек шоколада, завернула отдельно и пошла в третий номер, к Пашутке.

…Ну вот, третий разряд — прибавка маме на молоко! А за час до конца смены явились незнакомые здоровенные мужики, оттащили ящики с готовыми кольцами и заготовками в сторону, вырубили ток, и один из них ловко поддел Алин станок, длинным ломом. Остальные поддерживали станочек, чтоб не рухнул, не покорежился.

Стоя в сторонке, Аля молча прощалась со своим сверловочным станочком, узеньким, высоким, симпатичным. Она не протестовала, не подавляла слез, их не было. Так надо. Очередь сверловочных станков уезжать из Москвы. Глядя, как его поднимают на машину, спросила никого и всех:

— А мне теперь куда же?

Мухин не ответил, Иванов тоже смолчал.

— На шлифовку? — В ее голосе просьба и надежда.

— Шлифовку тоже демонтируем, — сердито бросил Иванов, и не приказал, а вроде бы спросил: — Станешь к токарному? — Аля поспешно кивнула. — Мухин, покажи!

Но Мухин только смотрел из-под козырька своей кепочки, сдвинутой на глаза, как Аля зажимала неуклюжую толстенную заготовку, грязную и тяжелую, как подводила резец, нажимала кнопку пуска… Всего одну проточку требовалось сделать, и вот она засияла в замасленной, чумазой заготовке. Когда сделала две детали, Мухин убежал, дел у него столько, что даже на обычные нелепо-мальчишеские слова, какими он ободрял своих молоденьких рабочих, времени не хватало.

За первый час работы Аля уходилась до пота. Чушки были, конечно, тяжелы, но еще труднее их закреплять. От напряжения дрожали руки, а от страха душа. Не уронить бы на ноги, такая железяка придавит дай боже! И больше всего — кабы не сорвалась во время работы из станка. Рванется, и… пропал станок, в который попадет, о человеке и говорить нечего. Что это за деталь такая странная, пузатая, тяжелая, некогда было думать. Детали эти она после проточки не складывала у станка, их брали тепленькими, очень, видно, нужны.

Так бы она и мучилась до конца смены, но подошел Дима, вставил и закрепил очередную заготовку с легкостью фокусника, и Аля позавидовала:

— Вот бы мне такую силу!

— Еще чего! Может, и бороду?

Он принес ключ зажима с длинной ручкой и, наблюдая, с каким облегчением стала работать Аля, сказал:

— Слушай, невеста… по случаю открытия совещания СССР, Англии и США… и начала сентября… смотаемся в киношку? Я уж и не помню, когда вылезал с завода, а теперь станков почти нет, можно. Люди «Большой вальс» хвалят, музычку послушаем, а? Ну, будь человеком!

Она согласилась стать человеком, совестно отказывать. Дима так помогает всегда… После смены поехали в центр.

— О чем молчим? — улыбнулся Дима.

Аля испуганно отвела глаза, вдруг поймет, что голодная и мечтает не о «музычке», а просто о каше? Каша — это отлично, но она все больше становится похожа на супчик, жиденькая. Летом было лучше, Аля искала возле своего фундамента под кленами бугорки, разгребала вспученную землю, и оттуда выглядывали белые шляпки шампиньонов. Из этих красавчиков на вишневой гофрированной подкладке суп получался душистый, вкусный…

— Угостить? — И Дима протянул ей горсть кедровых орешков.

Она подхватила их обеими руками, еле вместились. Дима усмехнулся:

— Не руки у тебя — ручки.

— Вкусные, — одобрила Аля орешки. — А где раздобыл?

— Секрет фирмы, — подмигнул он.

К началу сеанса опоздали, но их пустили, зал полупустой.

Киножурнал уже кончился, и Аля прямо с ходу окунулась в чужую, переполненную музыкой и красотой жизнь. Сколько солнца, света, счастья… ну, не без огорчений, но и они такие небудничные, изысканные. Стыдно, конечно, но ее мучил вид огромного свадебного торта, кусочек бы… На экране жизнь-праздник, самые прекрасные минуты жизни артиста, но вовсе оторваться от забот и волнений сегодняшнего дня, как бывало раньше в кино, и особенно в опере, Аля не смогла.

Когда вышли из кинотеатра, в ушах продолжала звучать музыка: «О прошлом тоскуя…» И вдруг ее перерезал вой сирены. «Граждане, воздушная тревога…» А они, прогуливаясь, уже прошли от Арбата до улицы Горького.

Крикнув Диме:

— Убежище рядом, беги, — Аля рванула за угол, на Большую Бронную.

Не оглядывалась, боялась, что Дима бежит следом. Ведь придется его пустить на квартиру, а там никого. Она никогда не боялась оставаться одна ни с кем из своих ребят, а Дима чужой и мужчина, а не мальчишка.

На Большой Бронной сразу за казармами выскочила тетечка с противогазом на боку, растопырила руки:

— Гражданка, в убежище, а то оштрафую!

В это время Аля поравнялась с зелеными железными створками знакомых с детства ворот, приподняла цепь, соединенную замком, и боком проскользнула во двор.

Топот ног, голоса, Дима спрашивал, куда она делась, а женщина кричала свое: «Гражданин, в убежище…» Наконец все смолкло, Аля прошла в самый угол двора, здесь жила знакомая мамы, тетя Ляля. Дверь ей открыли прежде, чем она позвонила.