Малая Бронная - [3]

Почему? Знает военное дело смелый? Умеет за себя постоять? Если так, то Игорь останется невредим. А остальные ребята? Ну, их подучат, натаскают, и сами сметливые, они же с Малой Бронной!

Отложила газету и… увидела себя в невозвратном прошлом. Вот так же лежала с газетой, укрывшись пледом. В окно просунулась русо-курчавая голова Игоря:

— Умнеем?

— Ты только послушай! Оказывается, Малая Бронная когда-то была на Козьем болоте. Вот, читай.

— Вот откуда и Козихинский переулок.

— Это же семнадцатый век, при царе Алексее Михайловиче, при строптивом попе Аввакуме!

— В заметке про это ни слова, — насмешливо заметил он, подняв русые брови.

— Ага, прочитал уже! По царям и протопопам у нас мама специалистка, копается в исторических романах…

Не вернуть того солнечного дня и разговора о Козьем болоте, все осталось там, в довоенном времени. А ведь будем говорить: это было после войны. Обязательно будет и после… только бы скорее.

Тогда лежала и почитывала — до, теперь еще не после. На фронте пули и штыки, а она в полной безопасности баюкает крохотный надрез. Эх… И приказала себе: спи. Через час проснулась и подумала: нечего валяться, каждый сделанный ею стакан к снаряду нужен фронту, чтобы было чем ответить фашистам, оборонить такую лентяйку и неженку, как она. И пока мама готовила на кухне ужин, тихонько собралась и удрала. В трамвае потрогала свою завязанную ладошку. И не очень-то больно. К ночной смене она приехала вовремя.

2

Сорвались от станков буквально все. Мухин, похожий на подростка пятидесятилетний мастер, надвинув поглубже кепочку, ругаясь, бегал между станками, выключал: побросали все как было. Аля, глянув на мастера, выключила свой громоздкий полуавтомат и тоже заспешила, еще не зная, в чем дело, переполняясь неясной тревогой: зря люди не побросают работу в такое время…

Сразу за воротами цеха — толпа. Люди замерли, подняв головы к раструбу репродуктора на столбе.

— Что? — спросила Аля у односменницы, тонкой, бледненькой Сони. Та приложила палец к губам…

— Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!

Сталин… Позже Аля увидела его в кинохронике. Он стоял осунувшийся, хмурый. А сейчас был только голос, негромкий, выговаривающий слова внятно, коротко, с акцентом.

— …Самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну.

Сталин продолжал, а у Али озноб по спине. Точнее не скажешь — освободительная. Не такая, как в Европе, где правительства сдавались из собственной корысти. А тут Отечество спасать надо, и никто, кроме нас самих, этого не сделает. Так просто и так… страшно.

— Госкомитет обороны призывает весь народ сплотиться вокруг партии Ленина-Сталина, вокруг своего правительства. Все наши силы на разгром врага! Вперед, за нашу победу!

Голос умолк, а люди все стояли. Потом медленно стали расходиться, сосредоточенно-молчаливые. Сразу к станкам.

Закончив смену и быстренько ополоснувшись в душе, Аля заторопилась к трамваю-челночку. Рядом шла тетя Даша, вздрагивая широкими плечами от сдерживаемых всхлипов:

— Я вся ровно занемевшая ходила, а тут душа сдвинулась. Сталин-то помощи ждет от народа. От кого же еще? Да и то, навалимся! Силища-то какая…

К остановке челночка подошли наладчики, поджарый беловолосый Дима и миловидный кудряш Валька.

— Ну, дорогуши расхорошие, плачем? И помогает? А я вот ни-ни, воды в организме не хватает, худющий, одни мослы, — поглядывал Дима озабоченно на лица женщин.

— Как не пустить слезу, сестрами назвали, — усмехнулся Валька и толкнул Диму локтем: — И ты размяк? В военкомат намылился?

— Я туда двадцать раз мылился, уже весь в пене.

— Много насчитал, всего-то третье июля сегодня. Иль по два раза в день бегал?

— По сколько смог. Уж ты-то не побежишь.

— Моя кудрявая головушка нужнее на заводе, спец я, — ухмылялся Валька. — И опять же чего у судьбы пулю выпрашивать? Дурака из себя не строю. Эй, Мухин, подкатись к нам, скажи веское слово про речь вождя.

— Чего болтать, делать надо… в трубу тех фашистов, — буркнул Мухин, поглядывая в сторону все не идущего трамвайчика.

— А все же, для ясности? — не отлипал Валька.

— Тебе, болтушку, неясно? Сбегай в НКВД, там распронаяснят… в трубу тебя.

— И пошутить нельзя. Я ж твоим мнением интересуюсь, а не НКВД… — С полного лица Вальки медленно сползла улыбка.

А тетя Даша уже всхлипывала о своем:

— Тайка бы уцелела, слезинка моя горькая… Надо ж было к Черному морю укатить, сестра у меня там на земле живет, колхозный виноград ростит, на него и польстилась моя дочушка, а ей семнадцать, вот как Алевтинке. Молодая, лишь бы загудеть на новое место.

— Вернется твоя слеза, найдется, теть Даш, — погладил ее по плечу Дима.

— Желанным ты жене подарком будешь. Только бы хорошая попалась.

— Выберу самую наилучшую, даю торжественное обещание, — и между его тонких губ мелькнула в улыбке белейшая полоска зубов.

— Такой неулыба, да расцвел? Не иначе уже наметил свою судьбу, — с интересом поглядела в его худое лицо тетя Даша.

— Обязательно. Пора, мне уже двадцать пять. На фронт уйду — невеста ждать будет, а так воевать скучно, без никого-то.

Ехали в челночке, одиноком вагончике, снующем между заводом и основными трамвайными путями. Из переулка, уже почти на Крестьянской заставе, твердым строем вышла колонна солдат, врезаясь в воздух только что появившейся песней: