Малая Бронная - [11]
— Она же мне не мама. А Мачаня — даже ласково.
Горьке понравилась такая независимость новоявленной «сестрички», и он сам стал называть свою маму Мачанечкой. Ему-то все прощалось.
— Главное не во мне, — наконец утерла слезы Натка. — Ведь Мачаня не любит Горьку, единственного сына! Она его еще малышом отфутболивала то к сестре, то к деду. Я знаю материнскую любовь, до тринадцати лет прожила с мамочкой, а он понятия не имеет, какая бывает настоящая мама. Вырос бездомным, и ничего ему не дорого, никто не нужен. Учиться не хотел, бродяжил, то прораб, то арап… сколько работ перепробовал!
Але вспомнился их разговор с Горькой после одного из его скитаний:
— Не интересно, говоришь? А что интересно?
— Новое.
— И тюрьма почти для всех новое…
— А что, и там интересно, если недолго.
И однажды нашел это «новое». Влетел к Але в кожаном пальто деда, с букетом:
— Пошли!
— Куда?
— В роддом.
— Рано тебе еще туда, — со смехом ткнула она пальцем ему в живот.
— У меня дочка родилась.
— Сочувствую, — и пошла с ним, интересно же.
В Леонтьевском переулке остановились перед мрачноватым зданием, в котором родились все дети их двора. Горька вошел туда один и очень скоро вернулся без цветов.
— Не вышло с дочкой… ее с мамашей забрал законный папаша, — и тут же повеселел: — И хорошо! Детишки стали бы орать: папа, хлеба… а я сам голодный! Правильно?
— А толком не можешь?
— Мачанечкина бывшая ученица рассорилась с мужем, и мне поручили проводить ее в инкубатор. Я исполнил и… предложил ей руку и сердце, она хорошенькая. А мое благородство, как видишь, отвергли.
— А если бы она согласилась?
— Привел бы домой. Мачанечка любит все экстравагантное.
Вот и Горька укатил на фронт. И никто из ребят их двора не проводил его. Але тоже стало жаль этого балабола.
Успокоившись, Натка рассказала об экзаменах. Там все гладко.
— Меня в Щербинку, под Москвой, распределили. Я на фронт просилась… опыта, говорят, нет. А заведующей здравпунктом, даже без врача, можно без опыта?! Зато там есть комнатушка, прямо при здравпункте, хоть Мачаню не буду видеть.
— А она ведь не обрадуется, — сказала Аля задумчиво. — Кто же без тебя станет убирать, стирать?
— Уберет сама, а уж постирать приеду, жаль ее ручек, пианистка же.
Помолчали. Наступила темнота, а на бульваре ни одного огня… Но людей много, шаги, шаги… и даже смех: прогуливаются по вечерней прохладе.
— Ты слыхала про взятие Жлобина?
— Еще бы! Это недалеко от Чернигова, а там моя мамочка родилась… Ты приедешь ко мне?
— Как в ночную пойду, сразу явлюсь. Идем, мама будет волноваться, она такая нервная стала.
Медленно прошли по темному коридору Малой Бронной. И тут ни огонька, только шарканье подошв да перестук каблучков.
— Темень… как в старину, при царе Алексее Михайловиче, — невесело пошутила Аля. — Тогда фонарей не было.
— А при Пушкине?
— Тоже, верно, не было, улица маленькая. Представляешь, здесь шел Пушкин! Или ехал со своей невестой венчаться в церкви у Никитских ворот.
— И Толстой ходил, да?
— Наверное. А уж Горький, Маяковский — обязательно. Они в дом Герцена, может, по Большой Бронной шли, в те ворота, что мы пролезали через щель под цепью на замке, раньше они были открыты, мама знает.
— А как белую сирень рвали у синагоги? Помнишь?
Хотели посмотреть, что внутри, так не пустили, старик в черном сказал: женщинам нельзя.
Натка засмеялась. Значит, отлегло самое тяжелое, будет ждать письма… как все.
6
Только второй номер успокоился и его обитатели улеглись спать, как людей поднял резкий, навинчивающийся вой сирены воздушной тревоги.
Мигом одевшись и подхватив ватное одеяло и подушечку, Аля помогла маме выйти из темной комнаты. В передней горел свет, и Барин орал на Нинку:
— Все рушится, а ты губы красишь?! Для кого? — И, вырвав у нее помаду, забросил в темноту кухни.
— Это у нее нервное, — сказала мама. — Ты сам-то хоть бы брюки надел, в одном же плаще.
— Без штанов мужчине помирать — стыдобушка! — взвизгнула смехом Маша и тут же набросилась на Толяшу, прижимавшего к своему животу котенка: — Чем рыжий лучше остальных? Сказано: оставь.
— А если Мурка сбежит? — не сдавался мальчонка.
— Твоя мать хоть раз за шесть лет сбегала? Вон стоит с узлом, за тебя, роженого, трясется. А Мурке рыженький — сынок.
По Малой Бронной густая толпа двигалась в соседний большой дом в бомбоубежище. Небо исполосовано множеством прожекторных огней, в потемках красные строчки трассирующих пуль. И гул армады самолетов, даже не разберешь по звуку моторов, свои или чужие. Уханье артиллерии, хлопки зениток…
— Юбилей фашисты справляют, — выкрикнула Нюрка зло, крепче прижимаясь к Федору. — Ровно месяц с начала войны.
— Такой страсти еще не бывало, — согласилась Глаша.
Вдруг все остановились, впереди произошел какой-то затор. Толпа шарахнулась в сторону, и стал виден человек в распахнутом плаще и шляпе.
— Шпиона поймали, — прошептал Барин, машинально придерживая спящего Олежку.
Ленты света метались от неба к земле, и, попав в такой миг в световую полосу, пойманный «шпион» показался окружившим его людям мертвым: углы скул выпирали из-под полей шляпы, а губы, словно пленка, облепились так, что проступали контуры зубов.
С Иваном Ивановичем, членом Общества кинолюбов СССР, случились странные события. А начались они с того, что Иван Иванович, стоя у края тротуара, майским весенним утром в Столице, в наши дни начисто запамятовал, что было написано в его рукописи киносценария, которая исчезла вместе с желтым портфелем с чернильным пятном около застежки. Забыл напрочь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В своей второй книге автор, энергетик по профессии, много лет живущий на Севере, рассказывает о нелегких буднях электрической службы, о героическом труде северян.
Рассказ о последних днях двух арестантов, приговорённых при царе к смертной казни — грабителя-убийцы и революционера-подпольщика.Журнал «Сибирские огни», №1, 1927 г.
«— Священника привези, прошу! — громче и сердито сказал отец и закрыл глаза. — Поезжай, прошу. Моя последняя воля».
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».