Малавита - 2 - [14]

Она вынесла вопрос на обсуждение коллектива, каждый член которого высказался за продолжение деятельности «Пармезана» — они будут держаться сколько придется. «Пусть победа достанется лучшему», — ответила она Брете, не зная, что в таких играх лучший никогда не выигрывает.

За сим последовало объявление войны. Скромный успех «Пармезана» был недопустим по причине гораздо более глубокой, чем недостающие семнадцать процентов прибыли. Он необъяснимым образом опровергал закон максимальной выгоды, и этот пересмотр самой логики коммерции волновал руководство компании больше всего.

— Вы понимаете, что пытаетесь оспаривать сами основы рыночной экономики? — сказал ей Франсис Брете.

— …?

И, не найдя других аргументов, добавил:

— У вас что, нет мужа, который спросил бы отчета?

Магги с трудом удержалась, чтобы не ответить ему: Упаси тебя бог, дружок, чтобы Джованни Манцони не спросил однажды отчета у тебя.

* * *

Лежа на животе на диване, Бэль пыталась просматривать свои лекции, а Франсуа массировал ей сначала шею, потом поясницу, потом ягодицы, методично разминая их в поисках несуществующих костей.

Их история продолжалась, но оба они отказывались признавать, что любят друг друга. Им просто хотелось быть вместе, заниматься любовью, слушать с увлечением то, что рассказывает другой, предаваться бесконечной нежности и стараться, чтобы все это длилось как можно дольше. Если же надо еще и любить друг друга…

Это счастье пришло к Франсуа без предупреждения, и ему оставалось лишь тихонько прикрыть за ним дверь, чтобы оно осталось. Но каждый раз, когда жестами и взглядами они объяснялись друг другу в любви, когда гармония их тел достигала апогея, Франсуа вдруг ощущал себя ничтожно маленьким перед этой любовной историей, в которую вовлекала его Бэль. В такие моменты, чтобы скрыть свой страх, он начинал говорить, выдавая ей нечто, от чего она чуть не падала. Он не выйдет больше за пределы своего мира, где он живет в окружении шести экранов, потому что этот мир близок к совершенству, потому что он защищен от всеобщего безумия и потому что, оставаясь в нем, он ни перед кем не обязан отчитываться. Этот мир — прибежище для таких, как он, — неспособных к реальной жизни. Дальше он охотно признавал, что не представляет собой ничего особенного и что любовник он так себе, каких забывают в два счета, и что мужем он будет слабеньким, и отцом никаким. Реальная жизнь поднесла ему единственный настоящий подарок — встречу с Бэль. Но она скоро уйдет из его жизни, точно так же как и вошла в нее — со скоростью света.

* * *

Перед тем как сбежать из Мазенка, Уоррену оставалось самое трудное — поставить родителей перед свершившимся фактом. Он покидал свое гнездо раньше положенного, не прося у них ничего — ни помощи, ни совета, — и это было особенно унизительно. Они и так всполошатся, поэтому лучше он промолчит о том, что встретил женщину своей жизни, а сосредоточится на карьерных планах.

— Я ухожу из лицея, хочу получить профессию. Я все обдумал. Начну с сентября.

Родители постарались не выдать своих чувств и потребовали уточнений относительно этой «профессии», которая прозвучала как тяжелое заболевание.

— …Ну, это довольно необычно.

— Мне не нравится слово профессия, а это необычно и подавно, — сказал Фред.

— Знаешь, мы готовы услышать все что угодно, — добавила Магги. — Твой двоюродный дедушка Фрэнк устраивал поджоги на заказ, чтобы выкачивать деньги из страховых компаний.

Уоррен мялся, заранее тоскуя от предстоящих стенаний. Родители представляли себе самое страшное: бродячий гимнаст, политик, стриптизер — занятия, несовместимые с программой Уитсек, запрещающей появление на публике. Но от Уоррена всего можно было ожидать!

— Скажешь ты или нет, черт тебя подери?!

— Я хочу стать столяром.

— …?

— Столяром? — повторил Фред, стараясь понять значение этого слова. — Ты хочешь делать шкафы?

— Нет, шкафы делают краснодеревщики. Я хочу работать с деревом, отделывая помещения.

— …?

Фред и Магги переглянулись, думая одно и то же: когда и какую ошибку мы допустили, что дошло до этого?

Уоррен и сам не смог бы объяснить им, отчего вдруг почувствовал призвание к этому делу. Все началось несколько лет назад, в их доме в Нормандии. Мальчику понадобились полки в комнате, и он вполне резонно обратился к отцу. Фред, впадавший в тоску при одной мысли о необходимости забить гвоздь, сделал вид, что не слышит. Устав ждать, Уоррен попросил помощи у матери, но та, занятая своей благотворительностью, так и не нашла времени ни для того, чтобы помочь ему самой, ни чтобы найти мастера. Тогда, окончательно потеряв терпение, он пошел сам в магазин и притащил оттуда доски, крепежный материал, но самое главное — ящик инструментов.

Предоставленный самому себе четырнадцатилетний мальчишка с ангельским терпением изучал инструкции, замерял размеры, пробовал, прыгающей в руках пилой распиливал доски, дрелью сверлил отверстия для крепления. Шлифовка доставила ему физическое наслаждение — он сам сделал шершавое дерево нежным на ощупь! Жалея, что упустил возможность сблизиться с сыном, Фред зашел к нему, чтобы посмотреть, как тот вышел из положения. При взгляде на набор инструментов на него нахлынули воспоминания. Дрель напомнила ему подвал в Квинсе и того типа, привязанного к батарее, который разговорился только после второй дырки, проделанной в нем шестнадцатимиллиметровым сверлом. Пила вызывала в памяти сутенера Юргена, который забыл отчислить процент с того, что приносили ему девочки. Чтобы его труп нельзя было опознать, пришлось тогда отпилить ему кисти рук и голову. Все это происходило в те счастливые времена, когда анализы ДНК не усложняли работу.