Malaria: История военного переводчика, или Сон разума рождает чудовищ - [158]
Тем временем медведи приблизились к валуну. Но, еще раз разочаровав публику, два огромных зверя не стали, роняя слюну, обдирая мощными когтями поверхность камня и пытаться достать столь близкую добычу. Вместо этого они с любопытством, но без всякой враждебности осмотрели Ретиария и прилети отдохнуть. Зрители возмущенно повскакивали с мест: поставщики зверей для цирков империи совсем обнаглели! Нашему императору-актеру подсовывают каких-то щенков! Служители попробовали использовать свою прежнюю тактику. Один из них под прикрытием щитов двух товарищей приблизился было к одному из медведей со своим раскаленным прутом. Ретиарий, не выдержав, спустился со своего валуна и, взяв крупный кусок гальки, ловко запустил его в обидчика животных. Камень попал тому в живот. Охнув, он уронил прут себе на ногу. Острие, как нож в масло, вошло в зашипевшую горелой вонью мякоть стопы. Раб-служитель заорал благим матом и ретировался за щиты товарищей. Медведи посмотрели на неожиданного защитника с еще большим интересом и, как показалось Лейтенанту, уважением. Зрители, которым вдруг понравился этот неожиданный поворот событий, одобрительно зашумели. И тут один из медведей, косолапо переваливаясь, направился к нашему герою. Тот вздрогнул и подумал, не залезть ли обратно на валун. Но, пока он размышлял над этим, стало уже поздно: огромный зверь приближался к нему, тряся лохматой башкой и настороженно посматривая маленькими глазками. Ретиарий замер. Неожиданно он почувствовал, что его тело как будто наливается какой-то теплой силой — силой уверенности в самом себе. Такое порою происходит в детских снах, когда ты падаешь с балкона, зная, что тебя обязательно подхватят только что выросшие крылья. Публика замерла. И тут Ретиарий решил сам сделать последние несколько шагов к медведю. С каждым сантиметром запах зверя становился сильнее. В какой-то момент взгляд человека встретился с глазами животного. Моргнув, зверь заурчал и потянулся мокрым носом к нашему герою. Неожиданно для самого себя Лейтенант протянул руку и легко погладил медведя. Тот опять заурчал, явно выражая удовольствие. Подойдя ближе, огромный зверь лег перед гладиатором и, повернувшись на бок, подставил ему свое брюхо. Циркус Максимус завибрировал — сотни тысяч зрителей одновременно выдохнули воздух. На поросшем жесткими волосами брюхе наш герой увидел соски и рану от раскаленного прута. Он положил руку на рану. Медведица с облегчением рыкнула. Кто-то заслонил солнце: к ним подошел второй медведь-гигант. Ретиарий погладил и его по страшной морде. Тот облизал руку человека, а потом и рану своей подруги. Впрочем, раны почти не осталось: там, где только что из страшного рубца сочилась кровь, розовела молодая кожа. И тут трибуны взорвались. Римляне, разумеется, были жестокими и безжалостными правителями покоренных народов. Они привыкли к бесчисленным жертвам, которые приносились в угоду озверевшей толпе на аренах империи. Но они умели понять и оценить явленное им чудо. А неделю не кормленные медведи, ласкавшиеся как щенята к приговоренному к смерти гладиатору, были, как ни поверни, безусловным и неоспоримым чудом. А поскольку чудо могли явить только бессмертные боги, то Ретиарий, чесавший сейчас пузо медведице, был богоизбранным. А потому, несмотря на все его злодеяния и прегрешения, верховному судье Рима принцепсу Нерону не оставалось ничего другого, кроме как прислушаться к единому крику огромной толпы, требовавшей для своего героя деревянный меч — символ жизни и свободы.
Ретиарий, ожидавший несколько иного развития событий, оставил на минуту лохматых друзей. Встав в полный рост, наш герой посмотрел в направлении императорской ложи. Сначала он увидел белое лицо своей любовницы Поппеи. Даже на расстоянии он смог разглядеть улыбку на губах развратницы, годившейся ему в матери или, как минимум, в тетки. И улыбка эта была куда более загадочной, чем у знаменитой Джоконды. В ней читались восхищение очередным подвигом этого странного мальчишки-гладиатора, радость по поводу его чудесного спасения от жуткой смерти, сладкое желание вновь отдаться рабу из далекой страны, боязнь непредсказуемого гнева мужа, сидевшего рядом. Даже не видя ее лица, Нерон знал, какое у него выражение. Он ненавидел ее, предавшую его любовь, и хотел наказать зрелищем растерзанного зверями тела любовника.
Император не мог даровать свободу и жизнь человеку, ребенок которого рос в теле столь любимой и столь ненавистной Поппеи.
А потому его лицо, исковерканное бессильной яростью, испугало Лейтенанта. Он еще ни разу не видел человека, который бы так ненавидел его. Нерон, чуткий, как все актеры, мгновенно почувствовал этот испуг и обрадовался ему. И в этот момент он принял решение. Еще до того как оно прозвучало, Ретиарий понял, каким оно будет. Совершенно иной стала реакция обманутой в своих ожиданиях многотысячной толпы зрителей. Арена цирка в императорском Риме являлась главной возможностью прямого и регулярного общения между принцепсом и его народом. Именно здесь граждане великого города, надежно защищенные своей анонимностью в толпе десятков тысяч соотечественников, могли выкрикнуть своему повелителю все, что они о нем думали. Иногда это было пожелание снизить цены на зерно, иногда — требование не повышать налоги. Проигнорировавший эти недвусмысленные сигналы рисковал не только своей популярностью, но также троном и даже жизнью.
