Максимилиан Робеспьер - [6]

Вопрос о частице «де» взволновал двух юных воспитанников не случайно: это была сама жизнь.

Франция старого порядка веками оставалась государством привилегий.

Те, кто имел перед фамилией частицу «де», назывались благородными: все остальные причислялись к податным.

Благородные были хозяева страны. Составляя менее одного процента населения Франции, они владели двумя третями земли и были свободны от налогов и повинностей в пользу государства. Абсолютная монархия зачисляла их в два высших привилегированных сословия: духовенство и дворянство.

Остальные девяносто девять процентов французов входили в состав третьего, податного, сословия.

«Что такое третье сословие?» — писал аббат Сиейс незадолго до революции. — Все. Чем оно было в политическом отношении до сих пор? Ничем». Слова эти принесли известность Сиейсу, и действительно, трудно было более метко и лаконично определить существо и статус податного сословия в предреволюционной Франции.

Оно было всем, ибо состояло из людей, которые творили, трудились, создавали жизненные блага или организовывали процесс их созидания.

Оно было ничем, ибо монархия и привилегированные полностью устранили его от участия в политической и общественной жизни страны.

В него входили двадцать один миллион крестьян, сотни тысяч ремесленников, кустарей, мануфактурных рабочих, десятки тысяч предпринимателей, финансистов, торговцев.

Интересы этих людей были неоднородны, а то и противоположны. Но все они имели общего врага: абсолютизм и покровительствуемые им сословия. Пока абсолютизм сохранял привилегии благородных, податные во-лей-неволей должны были оставаться союзниками.

Максимилиан Робеспьер всегда будет верным сыном своего сословия. Пройдет время, и он с презрением отбросит частицу «де», казавшуюся столь привлекательной в годы юности. На многое, очень многое откроет ему глаза учитель.

Учителем был Жан Жак Руссо. С его сочинениями Максимилиан впервые познакомился в стенах Луи-ле-Гран.

Учебные программы коллежа, находившегося в руках католического духовенства, строились так, чтобы по возможности ограждать воспитанников от веяний современности. Главное место уделялось классической истории и литературе, заучиванию наизусть трудных латинских и греческих текстов. Беспечный Камилл зевал, чертыхался и получал плохие баллы. Прилежный Максимилиан учился с жаром, до самозабвения. Он умел находить в книгах и рассказах учителей то, что пропускали другие. Его воодушевляли примеры свободолюбия и героизма античных граждан. Афины, Спарта, Рим… В особенности Рим. Братья Гракхи, бесстрашный Брут, Спартак… Какие люди! Какие дела!

Один из преподавателей, аббат Эриво, благоволивший к Максимилиану, поддерживал его увлечение древностью и даже прозвал его Римлянином. Почтенный аббат мечтал вести своего ученика по спокойной стезе греко-латинской филологии.

Не тут-то было! Вскоре Максимилиан взялся за современную философию, и античность сразу же отошла на второй план.

Прежде чем начаться на деле, революция совершилась в умах. Третье сословие, борясь за свои права, выдвинуло плеяду философов, публицистов, ученых, которые дали человечеству идеи, подорвавшие все устои старого мира: его религию, его мораль, его учреждения.

Монтескье и Вольтер, Дидро и Гельвеций, Тюрго и Кене, Мабли и Морелли — выдающиеся деятели эпохи Просвещения, несмотря на различия во взглядах, на ожесточенные споры, которые подчас вели друг с другом, представляли передовую, прогрессивную идеологию подымавшихся буржуазии и плебейства.

Особенно выделялся своей популярностью великий поборник равенства и народного суверенитета женевский гражданин Жан Жак Руссо. Его читала вся Франция. Он был властителем дум передовых слоев общества, прежде всего — молодежи.

Удивительно ли, что идеи просветителей проникли в коллеж? Удивительно ли, что сочинения прогрессивных философов стали духовной пищей Максимилиана?

Наставники сосредоточили против крамольных учений весь огонь своих проповедей. Достойный Эриво приложил немало труда, чтобы отвратить интерес Максимилиана от «нездоровых» веяний. Все оказалось напрасным. От Монтескье и Вольтера юный Римлянин перешел к Руссо, и последний завладел им целиком, без остатка.

Ночь. В дортуаре слышится мерный храп. На маленьком столике у кровати одиноко мерцает едва заметный огонек. Свеча загорожена с трех сторон. Чуть шелестят истрепанные странички.

Максимилиан жадно читает.

«…Первый, кто, оградив клочок земли, осмелился сказать: «Эта земля принадлежит мне», — и нашел людей, которые были настолько простодушными, чтобы поверить этому, был истинным основателем гражданского общества. Сколько преступлений, сколько войн, сколько бедствий и ужасов отвратил бы от человеческого рода тот, кто, вырвав столбы или засыпав рвы, служившие границами, воскликнул бы, обращаясь к людям: «Берегитесь слушать этого обманщика! Вы погибли, если забудете, что плоды принадлежат всем, а земля никому!»

Эти проникновенные слова открывали юноше новый мир, заставляли иными глазами смотреть на все окружающее.

Бедный стипендиат коллежа, самолюбивый и скрытный, издавна привык молчаливо наблюдать. Много горя и несправедливостей он видел в Аррасе, еще больше познал их теперь. Прогуливаясь по берегам Скарпа в далекие дни детства, Максимилиан невольно сталкивался с беспросветной нуждой и отчаянием землепашцев — грязных, оборванных, потерявших человеческий облик. Разве можно забыть их жалкие лачуги, их голодные, изможденные лица? Робеспьер знал, что пищей им служат грубый хлеб и коренья, что большую часть своего скудного урожая они отдают другим. Но он помнил также и дворец господина Конзье, аррасского епископа, которого вместе с дедом ходил благодарить за устройство в коллеж. Помнил роскошь его гостиной, изысканность облачения и ту узкую, холеную, белую руку, целуя которую он ощущал приятный, едва уловимый аромат.