Максим из Кольцовки - [21]

* * *

Весной Максим, закончил первый год обучения на курсах, а с осени, не веря своему счастью, стал посещать еще и музыкальную школу, куда ему помог устроиться учитель Ошустович.

Занятия в школе стали у Максима в центре его жизни. Как они были не похожи на то, что преподносилось на пастырских курсах! «Теория музыки! — полный гордости, произносил про себя Максим. — Ведь это основа музыки! Симфонии! Оперы!..» Теперь все сосредоточилось для него в этих словах.

Когда Максим являлся на урок по классу фортепьяно и усаживался за рояль, гордость переполняла его, ему хотелось, чтобы его все видели в этом положении. Старательно, непослушными пальцами играл гаммы, и эти звуки умиляли его. В каждую свободную минуту Максим стремился к роялю, благоговейно, так, чтоб никто не видел, рукавом своей единственной рубашки стирал с него пыль. Если бы он мог, то никогда с ним не расставался бы!

Было удивительно, как только Максим успевал: заниматься на пастырских курсах, в музыкальной школе и еще петь в монастырском хоре! Это был своеобразный подвиг во имя заветной цели.

Занятый целыми днями, он не заметил даже, что с Мокием происходит что-то необыкновенное. И только совсем недавно на занятиях, пристально всмотревшись в него, удивился: он показался Максиму красивым!

— Что ты сияешь, как медный пятак? — обратился он к другу. Мокий расцвел в улыбке и таинственно прошептал:

— Влюблен… Сегодня приглашаю тебя в гости к моей невесте!

— Что ты?! Неловко!.. — пытался отказаться Максим.

А вечером, когда сидели в уютной квартире, Максиму показалось, что он давно знает невесту Мокия Наденьку и ее отца — учителя гимназии.

* * *

Еще одна весна отшумела талыми водами, отцвела пышной зеленью, прозвенела жаворонками, ворвавшись в монастырские окна, разбудив сонный покой келий. На пастырских курсах закончился последний выпускной экзамен, и на двор, словно грачи, в черных подрясниках высыпали будущие служители церкви. Все они имели назначения, кроме Максима, которому было разрешено окончить музыкальную школу, при условии, если он на это время останется в монастырском хоре.

Все время Максим посвящал теперь подготовке к школьному концерту, первому концерту в его жизни. Он готовил со своим педагогом арию из оратории Генделя «Иисус Навин» и арию Варяжского гостя из оперы «Садко». Пел он их своему другу Калинкию на колокольне. Не раз из погруженной в темноту вечера вышины, вместо колокольного звона, вдруг неслось: «Угрюмо море!..»

В день концерта Максим так волновался, что потерял счет часам и минутам. Механически, ничего не замечая, вышел на сцену и только после аплодисментов понял, что его выступление окончено.

Публика вызывала исполнителя. Он выходил, неуклюже кланялся. За кулисы прибежал взволнованный Феликс Антонович.

— Пой «Соловьем залетным», — распорядился он.

И Максим спел. Успех был необыкновенный, даже по мнению строгих критиков.

— Ошустовича! Просим Ошустовича на сцену! — крикнул чей-то голос, просьбу подхватил весь зал.

На сцену вышел Феликс Антонович, обнял своего ученика. Это было апофеозом концерта.

И все же самое волнующее событие произошло для Максима после концерта. Проходя мимо толпившейся у гардероба публики, еще полный радостного волнения, он увидел ее…

Максима иногда приглашали читать «апостола» в церковь Николы Вишневского. Платили за это рубль. Но что значили деньги в сравнении с тем удовольствием, которое он там испытывал? Читая, он проверял свой голос на верхних нотах, потом спускался все ниже и ниже, затопляя церковь морем звуков.

Здесь в хоре пела и она, его Александра — Сашенька, как он называл ее про себя. Они не разговаривали, и Максим ограничивался только тем, что бросал на нее незаметные, как ему казалось, взгляды.

…И вот Сашенька на концерте. Она подошла к нему в легком жакете, голубом газовом шарфе.

— Вы сегодня замечательно пели, — сказала она и легко дотронулась до его рукава.

— Саша! — окликнула ее пожилая женщина.

— Очень, очень хорошо пели, — шепнула Саша и пошла на зов.

* * *

На другой день в газете появилась рецензия под заголовком «Многообещающий бас Михайлов».

— Неужели и впрямь это про меня написано: «Многообещающий бас»? — смущенно думал Максим.

Свободный от занятий и экзаменов, Максим вышел на улицу. Весна ослепила его. Какое синее небо! Воздух наполнен золотыми искрами, блестит нежная зелень деревьев, кругом какой-то особенный шум — шум просыпающейся земли! Легкой походкой он шел к Феликсу Антоновичу, чтобы высказать ему свою благодарность. Всегда сдержанный в выражении своих чувств, он по дороге готовил речь, хотя был уверен, что, когда нужно будет говорить, все равно всю ее перепутает, позабудет и самое большее, что сумеет сделать, — буркнет: «Спасибо!»

Феликса Антоновича дома не оказалось, и Максим решил подождать его на бульваре. Его внимание привлек разговор усевшихся поблизости мужчин. Говорили про какие-то абонементы. Голос погрубее обронил фразу:

— «Жизнь за царя» надо пустить премьерой!

— Итальянца выпустим среди сезона, чтобы сборы поднять, — сказал другой. — И лучше, конечно, в «Фаусте».

— Может, в «Рамее»?

— И когда ты, Прохор, научишься говорить? Не в «Рамее», а в «Ромео»!