Макорин жених - [72]

В перерыв она послушала, о чем говорят другие, и стало легче на душе. Не она одна такая бестолковая, у многих голова решетом. Вторая лекция показалась более доходчивой. Профессор (другой, не тот) говорил не очень гладко, иногда задумывался, видно, и сам не все твердо знал, а понималось лучше, потому что говорил он о знакомом — о лесе. Макора видела: многие что-то записывают. Она тоже пыталась записывать, но ничего не получилось: пока одно пишешь, другое пропустишь, и концы с концами не связываются. Закрыла блокнот. Уж какая ни есть память, а все лучше, нежели возиться с карандашом.

На третьей лекции стало тянуть в дрему, голова отяжелела, занемели ноги и руки, начало уставать все тело, хоть бы высидеть до конца. Никогда не думала, что, сидя на стуле, можно устать, а выходит, как еще можно. Так не устанешь не только в кухне у плиты, но и в делянке с топором и пилой. Но когда вышла после занятий на свежий воздух, все прошло. И в душе появилось новое ощущение, какого раньше не бывало: «Я иду из института, узнала много важного, чего не знала до этого. И еще буду узнавать и узнавать».

Теплый беззакатный вечер разливался над городом. Река и небо светились мягким сиреневым светом. И трамваи не столь сильно грохотали, как вчера, и не столь резко звонили. Макора уже знала, где садиться на трамвай и где выходить, чтобы попасть в общежитие. Город стал не таким чужим, как показался при первом знакомстве. Макора доехала на трамвае до почты. Надо написать домой, а то мать будет беспокоиться. Опустила письмо в ящик, направилась к выходу и столкнулась с Бережным. Глазам не поверила. Да и он уставился, даже вход загородил, люди недовольно заворчали.

По набережной вышли на бульвар, сели на скамейку. Сообщили друг другу, как оказались в Архангельске. Егор приехал на совещание передовых лесозаготовителей. Живет в гостинице на Поморской. Совещание откроется завтра, в театре.

— Видела? От морского вокзала наискосок пойти, через площадь, эдакая штуковина, стоит — то ли мельница, то ли овин, называется театр. Вот там. А ты как здесь очутилась?

— Учусь, Егор Павлович. В институте, в лесном. Там все профессора, профессора… Страсть мудреные лекции говорят, не знаю, пойму ли все…

Егор потрогал усы, глянул на Макору искоса.

— М-да, девка, далеко пошла. В институте! Профессора…

Макора приосанилась, сказала с важным видом:

— Лекции такие научные, ужас. Профессора ученые, с лысинами, от ума, наверно…

И не выдержала, засмеялась.

— Чудной ты, Егор Павлович. На курсах ведь я. По лесному делу.

— Все равно добро, — сказал Егор.

Они сидели долго. Уж машины перестали гудеть на улицах, и бульвар обезлюдел. Макора, нечаянно глянув на часы, воскликнула:

— Время-то! Скоро утро… Тут и не поймешь, когда ночь… Ты уж проводи меня, Егор Павлович, до общежития.

Егор расправил усы, заулыбался.

— Ровно кавалер барышню провожать… Как в городе…

— Так в городе и есть. Ты что же, думаешь, все в Сузёме находишься?

— Не привычен я по-городскому обходиться. Да придется, видно… И под ручку полагается али нет?

— Полагается…

Тих и необычен в летнюю ночь Архангельск. Улицы пусты. Редко-редко прогромыхает трамвай. На мостовой женщина в фартуке пылит метлой. А светло, что днем. Заря так и не уходит с неба всю ночь. Крыши домов на той стороне реки в свете зари кажутся аловатыми. Глянешь в сторону Соломбалы — там ажурные краны судоремонтного завода медленно двигаются по малиновому пологу зари. А вокруг них собираются кучи облаков. Они на глазах меняют цвет — розовые, сиреневые, палевые. Говорят, архангельские старожилы по этим облакам предсказывают погоду. Егору и Макоре та премудрость незнакома, потому они не обращают внимания на облака. Им еще надо найти улицу, где стоит общежитие техникума. А как ее найти, если и спросить не у кого. Дворничиха с метлой объяснила так, морячок показал в другую сторону. Ходили-ходили, никакого общежития не нашли.

— Пойдем к трамваю. Мне скоро на лекцию, да и тебе в театр, — сказала Макора.

До театра оказалось рукой подать. Макора поехала дальше. Прощаясь, она сказала:

— Заскучаешь, так приходи. В кино сходим…

Егор, соскочив с подножки, помахал ей рукой.

2

Совещание лесорубов длилось несколько дней. Макора все время поджидала Егора. Он не появлялся. Макора волновалась, стараясь в то же время убедить себя, что ей безразлично, придет он или не придет. И на лекциях, и в перерывы, и по дороге в общежитие она ловила себя на мысли, которая словами выражалась примерно так: «Ну и пусть не приходит». Однажды утром в институтском вестибюле она подошла к газетной витрине. Из-под стекла на нее глянуло знакомое лицо. Портрет Егора в газете получился сероватым, но Макора узнала его сразу. Он стоял на трибуне, правая рука застыла в жесте, рот приоткрыт — произносит речь. Крупными буквами сверху было написано: «Речь лесоруба Егора Павловича Бережного». Макора не обратила внимания на звонок к занятиям, читала речь.

— В докладе про меня говорили очень уж здорово. Я даже не поверил, что про меня. Наша бригада стала первой на лесопункте Сузём. Верх взяла. Паша Пластинин немного отстал. Кубометрами он недотянул. И докладчик сказал, будто знамя Красное мне полагается, нашей бригаде то есть… Я, конечно, благодарю и от себя и от всех лесорубов своей бригады. Только, если уж по правилу, так выдайте знамя Пашиной бригаде. Она заслужила. Она у нас первая по чуренковскому способу работать стала. Она первая пилу электрическую обуздала, мы уж потом. Мы у нее учились.