Макорин жених - [39]

Десятник склонил голову набок.

— Возьми-ко вон Ваську Белого, никто беднягу не принимает в напарники. Возьми. Пара вас будет добрая — Васька и ты.

4

Лес. Бескрайний и дремучий, шумел он в непогодь, в ведро стоял заколдованно тихий, манил охотника, да грибника, да ягодника. И те бродили по недальним закрайкам. Лишь смельчаки рисковали углубляться в замшелые суземы, где только леший с филином перекликаются по ночам. Берега славных северных рек Двины и Печоры, Вычегды и Сухоны, Юга и Лузы сплошь заросли лесами. В боровых чащобах тянутся к солнцу стройные, как свечки, сосенки, в низинках — ель, прямая, ровная, без сучка, без задоринки. Обороняется северный мужик от леса. Рубит его на постройку домов, обширных пятистенков, без нужды и надобности часто двухэтажных. Разделывает он лес на дрова, катит новины под лен, дерет бересту на туески, лыко на лапти, щепает дрань для лукошек, выдирает мягкий и тонкий сосновый корень, чтоб плести корзины, скоблит веснами с нежных сосенок сок — сладковатую заболонь, желанное деревенское лакомство, да все это будто малая царапинка на огромной медвежьей лапе. Матерые леса стоят нетронутыми, вековые деревья, перестояв, падают, обрастают мохом. И попробуй проберись в исконную таежную глушь — трухлявые валежины, костры бурелома преградят путь, не пропустят. И не все глубины лесных трущоб изведаны, не все, далеко не все запасы леса просчитаны дотошными таксаторами. Сколько древесины гибнет зря, без пользы для человека, поди узнай!

Стоял бы он так, наш северный матерый лес, неприступным и диким, да пришла пора и для него. Стройкам страны понадобилась деловая древесина, государству потребовалась валюта. И назвали лес зеленым золотом. И объявил себя наш Север валютным цехом страны. Весь необъятный край покрылся сетью лесопромышленных хозяйств. От речных берегов через нетронутые трущобы стали прокладываться лесовозные дороги, сначала простые конно-санные, потом снежно-балочные, ледяные, а затем тракторные и узкоколейные железные дороги.

5

В ту пору, когда Егор Бережной с Васькой Белым взялись за ручки пилы, в Сузёме появились первые тракторы и сам этот лесной поселок получил горделивое имя тракторной базы. Егор немало чертыхался, усмиряя Рыжка, напуганного трескотней невиданных машин. И он же от души восхищался, глядя, какой возище тащила играючи эта окаянная машина.

— Фу ты, орясина проклятущая! Штабель какой прет. Нам бы с тобой, Рыжко, за год не перевезти.

С появлением тракторов потребовалось усилить валку леса и подвозку бревен из лесосеки на верхние катища. В делянках стало людно — понаехали крестьяне из всех окрестных деревень. И не только мужики, привычные к топору и пиле, а и женщины, ловкие искусницы за прялками да кроснами, лесорубы же никудышные, с коими горе одно, а не работа. Были тут слезы, ругань, укоры, обиды — от этого штабеля на катищах не прибывали. Бережной посмеивался, глядя на всю эту возню — ему до нее нет дела. Он в свою делянку приходит первым, а уходит из делянки последним. Весь день сгибается у соснового комля до того, что Васька Белый под конец застонет.

— И чего ты убиваешься так, Егор! Кубышку медяками набивать будешь?

Бережной, с удовольствием распрямляя спину, шлепает Ваську рукавицей.

— Не ной. Робить так робить, носом шишки околачивать нечего. Давай-ко закусим…

Он усаживается на ворох прутьев, будто на пружинистый матрац, достает краюху хлеба, берестяную, плетенную в виде лаптя солонку, густо посыпает хлеб солью. Ест молча, медленно и, пожалуй, даже торжественно. Поснедав, собирает крохи с тряпицы в ладонь и отправляет в рот.

— Никому мы с тобой, Васька, не нужны, — говорит Бережной, как бы продолжая вслух свои раздумья. — А ежели и нужны, так чтоб от нас выгоду иметь. Чуешь? Так уж мы лучше будем свою выгоду блюсти…

Он встает, затягивает кушак, берется за пилу.

— Что зароблю, то мое. И никому я своего не отдам…

Идет к дереву.

— Хрястаю, да знаю: в свой карман. Вот как. Примемся-ко, Василий…

Глава пятнадцатая ПСАЛОМЩИК ЧИНИТ СЕННЫЕ ВИЛЫ

1

Вечером, крадучись по задворкам, к Платониде пришла Анфиса. От ветру ли, от скорой ли ходьбы ее белое крупитчатое лицо в алых пятнах, грудь ходит ходуном. Нервно перекрестясь, подошла к Платониде под благословение. Та в душе удивилась: такого еще не случалось, чтобы председателева женка благочестие выказывала. Но виду не подала, смекнув, что такое не напрасно и Платонидиному козырю в масть.

— Приходи-ко, девонька, со Христом-спасителем, — пропела Платонида, осенив гостью щепоткой. — Садись-ко да хвастай.

Анфиса обвела горницу взглядом, чтобы удостовериться, нет ли кого лишнего, и зашептала прерывисто, торопясь:

— К тебе я, Платонидушка, прости ты меня ради господа. Грешница я, из-за своего-то не молилась и приношений не делала, вид показывала. Теперь уж все равно, откроюсь, замолю прощение. Федюня-то мой, сама знаешь, еретик неверующий, из-за него и я… Только нынче мне до него дела нет, опостылел он. Каюсь, каюсь, помилуй ты меня, грешницу…

Хозяйка, поджав губы, слушала сбивчивые излияния, силясь уловить в них суть. Догадки одна за другой быстро сменялись в ее голове: «Поссорились опять. Стукнул, может? Али и впрямь он к другой переметнулся, лопнуло терпенье. А то, чего доброго, не она ли сама с другим снюхалась?» Платонида не перебивала, дала Анфисе выговориться до конца. Из путаного рассказа поняла одно: у председательши с мужем нелады. Она пришла за Платонидиной помощью. Надо не упустить случая…