Макиавелли - [77]

Бесспорно, сюжет «Клиции» в значительной мере заимствован у Плавта, но Макиавелли перенес действие пьесы во Флоренцию, где, как он уверяет в прологе, недавно произошла похожая история. Нетрудно заметить, что интрига строится на любви старика к юной девушке; между тем мы знаем, что Макиавелли в ту пору перевалило за пятьдесят, а Барбера была совсем молодой женщиной. Впрочем, все в том же прологе он подчеркивает, что «автор этой комедии – человек безупречной нравственности». Центральным персонажем пьесы является Софрония (Мудрость): именно она, узнав о том, что замышляет ее муж, напоминает ему о долге, прощает его и доводит интригу до счастливой развязки. Следует ли нам усматривать в «Клиции» реальную драму стареющего мужчины, сбившегося было с пути, но раскаявшегося в грехах благодаря вмешательству мудрой женщины, за которой легко угадывается Мариетта Корсини, уже долгие годы служившая Макиавелли моральным компасом? Или это было просто выражение радости человека, после пятилетней разлуки вновь вернувшегося в любимый город? После «Мандрагоры» прошло семь лет, и если фабула «Клиции» по сравнению с «Мандрагорой» выглядит гораздо более циничной, то ее тональность далеко не так весела и беззаботна, а одураченный старик Никомако настолько же патетичен, насколько глуп и самодоволен Нича из «Мандрагоры». Зато финальная канцона прославляет умеренность и мудрость:

Нет, вы не прогадали,

достойные и чистые душой,

что мудрости земной

столь тонкому учителю внимали

и потому узнали,

как нужно жить, чем лучше пренебречь,

чтоб не лишиться рая;

но, все перечисляя,

мы долго бы вели об этом речь.

Да будут назиданья вам полезны

настолько же, сколь были вы любезны![93]

13 «Я люблю отчизну больше своей души…»

Последние надежды

В начале 1525 г. Макиавелли завершает работу над «Историей Флоренции»; ему не терпится представить свой труд в Риме. Он поручает Веттори, который присутствовал на показе «Клиции», разведать, какие настроения царят в папской курии. И вот – приятный сюрприз! – узнает, что папа сам интересовался у Веттори, как продвигается «История», и пригласил автора лично явиться к нему. Веттори мешкает и сообщает Макиавелли новость только 8 марта, в том же письме категорически не рекомендуя ему пускаться в путь под предлогом, что «нынче не то время, чтобы читать и преподносить подарки». Действительно, папа из клана Медичи ведет сложную и дорогостоящую дипломатическую игру: после Павии он сменил лагерь и вступил в союз с императором, пообещавшим обеспечить Флоренции защиту, а семейству Медичи – гарантии сохранения власти, стребовав за то 10 тысяч дукатов. В городе эта весть была воспринята с радостью и отмечена празднествами, однако, зная коварство императора, для пущей уверенности было решено направить в Испанию легата. На эту роль был избран кардинал Сальвьяти, племянник Климента VII; секретарем при нем должен был стать Никколо Макиавелли. Сальвьяти особенно настаивал на его кандидатуре, но папа в силу неясных причин не дал своего согласия. Разумеется, переговоры велись кулуарно, и мы совсем не уверены, что Макиавелли хотя бы догадывался об их ходе, не имея ни малейшей возможности на них повлиять.

Только в конце мая он смог прибыть в Рим и представить папе Клименту VII свою «Историю». Как его приняли, нам неизвестно, но мы можем предположить, что вполне благосклонно, поскольку Макиавелли, воспользовавшись обстоятельствами, предложил папе, обеспокоенному явными успехами императора, удобное и недорогостоящее решение проблемы формирования войска – создание ополчения. Получив одобрение от папского совета (в который входил и Сальвьяти), 10 июня он отправился в Фаэнцу, где тогда находился Гвиччардини, с посланием от папы и поручением обсудить проект. Гвиччардини, предупрежденный не только о его приезде, но и о содержании послания, тепло принял Макиавелли и дал ему возможность изложить свои соображения, что тот и сделал со всем пылом и красноречием. Но Гвиччардини был прагматик; он прекрасно знал своих соотечественников и, восхищаясь красотой замысла (который, будь он осуществлен, стал бы «одним из полезнейших и наиболее достойных похвалы свершений Его Святейшества»), в своем письме папе перечислил конкретные трудности, препятствующие реализации плана Макиавелли. Первая, и наиболее существенная из них заключалась в том, что предполагаемая приверженность народа к церкви в реальности далеко не так сильна; и без того обедневшие коммуны вряд ли согласились бы взять на себя бремя финансовых расходов, связанных с формированием ополчения. Но, продолжал Гвиччардини, это не значит, что сама по себе идея вооружить народ плоха. Так или иначе, он полностью доверяет мудрости папы, которому и предстоит принять единственно верное решение. Папа ответил, что должен подумать, а пока пусть Макиавелли побудет в Фаэнце, рядом с другом. Время шло, императорские войска продвигались вперед, Гвиччардини слал в Рим гонца за гонцом, но дело не сдвигалось с мертвой точки: папа все еще размышлял. Макиавелли, утомленный ожиданием, решил 26 июня вернуться во Флоренцию: Климент VII знает, где его искать, и, как только он понадобится папе, немедленно прибудет, куда ему укажут. Нам неизвестно, покидал ли он Фаэнцу с чувством разочарования (он не ошибся в своих догадках: папа действительно отверг его план), поскольку никаких упоминаний об этом в сохранившейся переписке нет, но скорее всего, так оно и было, хотя всякие иллюзии относительно папской власти у него давным-давно рассеялись.