Македонский Лев - [76]

Пелопид хотел собрать войско, чтобы атаковать их, но высший совет отказал ему. Потом пришла весть, которую Парменион ждал с надеждой. Так как зима усложняла маневренность войска, Клеомброт разделил армию и отправился на юг, назад, через Эгосфену, Мегару и Коринф, оставив большое войско в Феспии под командой таксиарха Сфодрия.

Парменион разыскал Эпаминонда и Пелопида. — Теперь пришло время действовать, — объявил он. — Весной Агесилай будет поставлен командовать армией, и это приведет к нападению на Фивы.

— А что мы можем предпринять? — спросил Пелопид. — Всё моё нутро противится бесполезному сидению. Но какой еще у нас выбор?

— Мы должны захватить посланника, спартанского всадника.

— Одного гонца! И это твой план? — проворчал Пелопид. — Это приведет Спарту к поражению?

Парменион взглянул в темные глаза мужчины и хохотнул. — Придет время и для таких воителей, как ты — верь мне, Пелопид. Но этот один человек — он словно камень, который начинает лавину. Крайне важно, чтобы он был схвачен; с него надлежит снять доспехи и одежду, а тело похоронить там, где никто не найдет. Всё, что он имеет при себе, должно быть доставлено сюда.

— Звучит довольно просто, — пробормотал Пелопид.

— А я вот считаю, что это дело посложнее. Убийство никто не должен увидеть: его исчезновение должно оставаться в тайне.

— Ну, хотя бы его донесения могут принести какую-то пользу, — рассудил фиванец.

— Дело не в этом, — сказал Парменион. — Спартанцы не должны догадаться, что мы перехватили их военные секреты.

— Тогда не будешь ли ты так любезен объявить истинную цель этого предприятия? — спросил фиванец.

Парменион глянул на Эпаминонда, и тот кивнул. — Я займу место гонца, — сказал Парменион, — и поеду к Сфоридию в Феспию. Но об этом должны знать только мы трое.

— Да будет так, как ты сказал, — пообещал Пелопид. — Я отправлю всадников в дозор на все дороги в Феспию.

***

Парменион шел обратно через укрытый ночью город. Он чувствовал напряжение и возбуждение, и когда подошел к Храму Афродиты, вспомнил о рыжеволосой жрице. Остановившись у мраморного фонтана, он смотрел на храм, ощущая волны желания в глубине своих чресел. Проверив содержимое своего кошелька, он направился в коридоры храма. Время было позднее, и под дверью женщины был виден свет фонаря; он приложил к дереву ухо, прислушиваясь к движению внутри, но ничего не услышал и тихо постучал. Он услышал скрип кровати, когда она встала. Дверь отворилась.

Он достал деньги и удивился, увидя ее улыбку. — Я рада, что ты исцелен, — промолвила она.

— Я не хочу, чтобы ты говорила! — огрызнулся он. Улыбка застыла на ее устах, затем ее лицо помрачнело.

— Забирай свои деньги и проваливай! — сказала она, хлопнув дверью у него перед носом. Один миг Парменион стоял в шоке; потом он вышел и вернулся домой к холодному удобству своей постели. Встреча с женщиной озадачила его. Она ведь знала, что он ничего не желал от нее слышать; он был у нее уже много раз. Он бы заплатил ей, утолил свою страсть и ушел. Обычное дело. Почему же она нарушила правила?

Когда он стоял в дверях, его обдало ароматом ее духов, наполняя его чувства. И в ее лице, как он заметил, читались шок, изумление и нечто, чего он не мог понять. Он ощущал почти физическое желание найти ее и извиниться. Но за что? Чем он обидел ее?

Наконец он погрузился в беспокойный сон, и видел в нем Дераю.

***

Парменион проснулся через три часа и взобрался на плоскую крышу, чтобы посмотреть на освещенный фонарями город. Он обратил свой взор на юго-запад к высоким пикам горы Киферон и другим горам пониже. Это прекрасная страна, подумал он, а мы бранимся и деремся на ней как неразумные дети.

Он уселся на солнцепеке, вспоминая проведенные с Ксенофонтом дни.

— Греция никогда не достигнет зенита славы, — говорил ему полководец, — потому что мы не единый народ, и у нас нет общего взгляда на вещи. У нас сильнейшие в мире солдаты, лучшие полководцы, и мы правим на море. Но мы — словно волчья стая; лаем и рычим друг на друга, а наши враги тем временем торжествуют. — Но волки всегда выбирают себе вожака, — заметил Парменион. — Да, — согласился Ксенофонт, — вот на этом наше сходство заканчивается. Греция собрана из множества городов-государств. Даже человек из большого города — ну, скажем, — из Афин не сумеет собрать Грецию воедино. Спартанцы будут завидовать ему и бояться, Фивы также. Они будут видеть в нем не грека, а афинянина. Ненависть друг к другу очень глубоко вросла в них, и они не смогут ее преодолеть — по крайней мере, не на моем веку. Так что же мы видим? Персия держит мир под контролем и использует для этого греческих наемников — потому что мы живем среди высоких гор и не имеем достаточно плодородных земель. Всё необходимое мы закупаем в Египте или Азии, выплачивая Персии за каждую перевозку. — А что если один человек поведет объединенные силы прямо на Персию? — спросил Парменион. — Он должен быть колоссом среди людей, полубогом, как Геракл. Более того, он должен быть человеком без города — просто греком. А таких людей нет, Парменион. Я надеялся, что Спарта возьмет первенство в свои руки, но Агесилай не может забыть свою ненависть к Фивам. Афиняне же с молоком матери впитывают вражду к Спарте. фиванцы и коринфяне презирают афинян. Так где же Греция найдет себе вожака? — А что бы ты сделал? — Если бы я был богом, то поднял бы страну над морем и хорошенько потряс ее, так, чтобы все города рассыпались в пыль. Затем собрал бы выживших и сказал им, чтобы они построили один великий город и назвали его Греция. Парменион усмехнулся. — И тогда выжившие афиняне возьмут себе северную часть города и назовут этот район Афинами, а спартанцы возьмут южную часть. А потом обе стороны решат, что соседний район богаче, чем их собственный. — Боюсь, ты прав, мой мальчик. Но, несмотря на мое отчаяние, в этой ситуации есть и положительная сторона. — И какая же? — спросил Парменион. — Здесь всегда найдется место хорошим полководцам.