Македонский Лев - [156]

Олимпиада окинула взглядом весь отряд, не скрывая презрения. Затем она посмотрела поверх их голов на восточные утесы. Там появилась вереница всадников, и в центре нее ехал воин на огромном сером скакуне. На нем были доспехи из блистающей бронзы и шлем с плюмажем из белых конских волос.

— Думаю, ты понял, — сказала она, — что Филипп Македонский уже установил цену — и ее заплатишь ты.

— Аркетас! Смотри! — вскрикнул один из иллирийцев, указывая на остановившихся всадников. Аркетас выругался. Он окинул взглядом македонский отряд, насчитав не более семидесяти наездников.

— По коням! — скомандовал он. — Их слишком мало, чтобы остановить нас. Перережем их всех!

Иллирийцы вскочили в седла и помчались на ожидающих македонян.

— Смотри, Федра, — прошептала Олимпиада, опустившись рядом с перепуганной ясновидящей. — Смотри, как сражается мой муж! — Федра открыла глаза и увидела, как солнечный свет отражается от бронзового нагрудника македонянина на гигантском сером коне. Он высоко поднял меч.

И македоняне бросились вниз по склону, чтобы встретить атаку, с серым всадником на острие клина, вонзившегося в ряды иллирийцев, разбивая их и гася их напор. Олимпиада видела вилобородого Аркетаса, который устремился к серому всаднику. В сознании Олимпиады не возникло и следа беспокойства за исход боя или страха за безопасность серого всадника. Она лишь ждала столкновения и запрыгала от радости, когда сверкающий меч опустился на шею Аркетаса и голова его откинулась назад, а кровь фонтаном взметнулась вверх.

— Вот она, твоя цена, сукин сын! — воскликнула она.

Иллирийцы дрогнули и обратились в бегство, македоняне перегруппировались и галопом устремились за ними. Но всадник на сером коне, в сопровождении троих офицеров, подъехал к женщинам.

— Филипп! — закричала Олимпиада и побежала к нему.

— Нет, моя госпожа, — ответил он, снимая шлем. — Это я, Парменион.

***

Они разбили лагерь в роще у реки Галиакмон. Парменион подошел к раненым, которых расположили в стороне от основной группы, чтобы их вопли во время хирургического лечения не беспокоили женщин. Македоняне потеряли в бою семнадцать человек, семеро получили ранения. Разбитые иллирийцы лишились более восьмидесяти воинов. Парменион склонился к молодому солдату, который потерял три пальца на правой руке. Лицо парня от боли и шока стало серым и сверкало холодным потом.

— От меня теперь никакого прока, — прошептал он. — Что мне теперь делать?

— Боги дали тебе две руки, Перис — тебе придется переучиваться владеть левой. Это не так уж плохо. Ты не пехотинец, так что тебе не надо беспокоиться о том, как держать строй. Ты кавалерист — и притом один из лучших. Ты слишком храбр, чтобы такое ранение могло одолеть тебя.

— Но я не очень хорошо владею левой, командир.

— Мы над этим поработаем, ты и я.

Парменион прошел к следующему, но тот умер от потери крови. Военачальник прикрыл лицо мертвого плащом и пошел дальше.

Врачеватель, Берний, встал, чтобы поприветствовать его, когда тот закончил обход. — Мы хорошо справились, — сказал Берний, вытирая пот с лысой головы окровавленым полотенцем.

— Поспей мы часом раньше, и сражения бы не было, — ответил Парменион. — Тогда было бы еще лучше, друг мой.

— Да, было бы, стратег. Однако, — мужчина пожал плечами и развел руки в стороны, — могло бы быть и гораздо хуже. Мы могли опоздать на час, и тогда новая невеста Царя была бы похищена. Думаю, Филипп был бы, по меньшей мере, огорчен.

Парменион улыбнулся. Похлопав хирурга по плечу, он вернулся в основной лагерь. Шатры женщин были разбиты поближе к деревьям, где они могли уединиться, в то время как пятьдесят один выживший воин сидели вокруг четырех вивачных костров. Парменион позвал Никанора, знаком приказав молодому человеку пойти с ним.

— Дозорные отправлены? — спросил военачальник.

— Да, господин. Шесть человек прочесывают холмы. Трое других отправлены к северу, западу и востоку от леса.

— Хорошо. Ты славно сражался сегодня. Царь может гордиться тобой.

— Царь уж давно перестал думать обо мне, — ответил Никанор с застенчивой улыбкой. — Но я правда не против, Парменион. Не поступайся своими амбициями ради меня. Я какое-то время был у него в фаворе. Теперь другие. Я становлюсь старше, видишь ли. Мне уже двадцать семь. — Никанор пожал плечами. — Но Олимпиада ведь очень красива, ты согласен?

— Да, — ответил Парменион, слишком резко. Никанор пристально посмотрел на него, но Парменион отвернулся. — Узнай, не желают ли они чего-нибудь. — Произнес он через плечо и направился к своей палатке.

Молодой человек взял мех с вином и отнес его к костру Царицы. Олимпиада сидела на подушках из экипажа; девушка, которую он принял за служанку, следила за очагом.

— Я принес вам немного вина, госпожи, — сказал Никанор, низко кланяясь.

Олимпиада одарила его сияющей улыбкой. — Кто ты, воин? — спросила она.

— Никанор. Я — Первый Капитан Пармениона.

— Побудь с нами, Никанор, — велела Царица. Он наполнил вином их кубки, добавил воды, затем свернул свой плащ, чтобы сделать из него сидение. — Почему с нами нет Пармениона? — спросила Олимпиада.

— Он… эмм… устал, госпожа. Он не спал со вчерашнего вечера. Он очень старался успеть сюда вовремя. Он боялся… ну, он опасался, что иллирийцы нападут на вас, и оказался прав. Он всегда бывает прав; что раздражает.