– Словом, дорогой инженер, что же вы предпочитаете – аэроплан или дирижабль?
– Аэроплан, сэр Арчибальд, без сомнения, аэроплан! В нем простота, в нем скорость и за ним, следовательно, и будущность!
– Но в нем таится падение и неминуемая смерть в случае поломки мотора.
– О! Поломка мотора… Прежде всего число несчастий постепенно уменьшается. В настоящее же время моторы достигли почти такого же совершенства, как и паровые машины.
– Правда, мы видели на пробных полетах аэропланов в истекшем году, что они держались в воздухе по тридцать часов: прекрасно! Мы ушли далеко вперед от тех блужданий ощупью и опытов, которые окончились переправой Блерио через Па-де-Кале и опытом Лессепса.
– Затем, – продолжал инженер, – несчастия будут предупреждаться парашютами, моментально надувающимися баллонами, крыльями планера, – все это даст авиатору возможность отделиться от своей машины и спокойно спуститься в стороне.
И, стоя на мостике вахтенного офицера, молодой француз вытянул руки и сделал летательный жест. Веселый смех его собеседника, лейтенанта Форстера, прорезал ночную тишину.
– Тем не менее, милый Рембо, вы повезли в Мидуэй дирижабль.
– Да, за неимением лучшего. Если бы у меня была возможность построить и испытать аэроплан, набросок которого у меня в кармане, то дела вашего правительства пошли бы совсем иным путем, уверяю вас! Но это еще не ушло от нас, ибо я рассчитываю…
Неожиданное движение американского офицера, схватившего его за руку, прервало разговор.
Вытянув шею по направлению к носу пакетбота, офицер сказал:
– Вы не видели, как что-то промелькнуло?
– Судно?
– Да, там… у правого борта! Мимолетная тень, что-то очень низко над водой.
– Далеко?
– В пяти- или шестистах сотнях ярдов. В такую темную ночь очень трудно определить расстояние.
– Во время нашего разговора я парил в воздухе и не видел ничего на воде.
Опершись на бак, оба молодых человека вглядывались в темноту, и некоторое время слышалось только медленное и правильное дыхание машин и плеск волны, разбивающейся о борт корабля.
– Судно без огней, среди Тихого океана, – бормотал инженер – это невероятно!
– Лишь бы…
– Подождите, сэр Арчибальд, я угадал вашу мысль: лишь бы это судно не было японским!
– Вы угадали, и это можно было видеть в Порт-Артуре. Для этих проклятых япошек не существуют ни морские уставы, ни международные права. И я не могу забыть всего того, что я видел за последние недели в Сан-Франциско, не могу забыть их ненависти к нам, их, по-видимому, часто являющееся желание наложить руку на Гавайские острова еще до войны, отныне неизбежной. Эти острова служили бы для них бесподобным пунктом на полпути между двумя материками.
– Точно так же, как для вас, американцев, они представляют важнейшую точку опоры и грозное передовое укрепление – против японцев.
– Да, грозное, если бы этот Гавайский архипелаг представлял собой что-либо иное, а не японскую колонию. Но мы там буквально оттеснены этой плодовитой и трудолюбивой расой, милый Рембо! Знаете ли вы, что на одного белого там приходится шесть желтых, что сахарное производство почти всецело в их руках и что они собираются на всех наших островах в столь же замкнутые, сколько и многочисленные ассоциации! Если бы мне сказали, что они сформированы в полки – я бы нисколько не удивился. И когда правительство пришлет из Токио оружие этим гадам, копошащимся в Гонолулу и на всем архипелаге, тогда они бросят нас в море, даже не предупредив нас об этом.
– Ах! Теперь и я, сэр Арчибальд, увидел там что-то, но с левого борта…
– Видите, мне не померещилось… Нужно сейчас же предупредить командира!..
Лейтенант перегнулся через бак на мостике.
– Вильсон! – позвал он.
Матрос не откликнулся.
– Командир, вероятно, в каюте? – сказал инженер.
– Да, он, должно быть, отдыхает, так как примет вахту в полночь.
– В таком случае не зовите – я иду к нему сам.
И молодой француз ловко спустился по винтовой лестнице, соединявшей палубу с мостиком вахтенного офицера, между тем как его собеседник, старший офицер на «Макензи», следил широко открытыми глазами за таинственной черной тенью, которая рисовалась в его воображении, на гребне темных волн, в виде надводных частей судна и двойных труб паровых крейсеров…
* * *
«Макензи» представлял собой красивое и большое судно, совершающее правильные рейсы между Сан-Франциско и Йокогамой.
Оно не принадлежало к числу тех морских собак, с огромными, как на фабриках, машинами, доводящими скорость движения до 24–26 узлов – это был один из прочных пароходов, не загроможденных котлами и двигателями и которые могут поэтому вместить в своем обширном чреве весь сахар и сахарный песок гавайских плантаторов, ананасные консервы и груды бананов, составляющих богатство островов, а также покупаемую японскими арсеналами нарасхват сталь «общества железных изделий в Гонолулу».
Нормальная скорость судна, от 15 до 18 узлов, была еще сокращена до 11, наложенным на него обязательством не отделяться от двух больших парусных лодок, нагруженных углем и получивших приказ следовать в виду судна. Обе лодки – «Канадец» и «Бонавентура» – можно было видеть: одну на расстоянии не более полумили и вторую рядом, в струе за кормой первой, обе с зажженными огнями.
