Махно. Полковая казна - [78]

– Девушка, подскажите, где здесь полевая кухня?, – поинтересовался я.

– Вам нужно в другую сторону, – застенчиво ответила она, и повернулась в мою сторону.

– Александра, это Вы?, – удивленно воскликнул я, – Это я, Володя, мы с Вами познакомились в Воронеже, я был с Вашим отцом, – продолжил я.

– Ой, действительно, – обрадованно воскликнула она, как Вы здесь оказались? – поинтересовалась она.

– Я привез своего командира полковника Никеенко, он получил ранение в бою, – кратко рассказал я.

– Жаль, отец наверно переживает, ведь он у него ординарцем служит, – искренне посочувствовала Александра.

Я сначала не осознал, а потом, глядя ей в глаза, понял, что она ничего не знает о смерти своего отца. Я не знал, как поступит в сложившейся ситуации и лихорадочно искал выход. Затем я взял себя в руки, и предложил проводить ее.

– Но вы же голодны, – немного удивленно сказала она, но по ней было видно, что это предложение ей по душе.

– Александра, а давно Вы получали письма из дома, – как бы невзначай поинтересовался я.

– Вы знаете, за последний год, я трижды меняла место службы. То меня назначили начальником аптеки санитарного эшелона. Затем перевели в другую часть. Там, предыдущая начальник аптеки погибла. После перевели в Минск, в госпиталь, а месяц назад, перевели начальником аптеки сюда в 427-м отдельный медико-санитарный батальон. И я уже больше года не получала писем из дома и от отца, – немного грустно сказала она.

– Александра, чуть больше года тому назад, Ваш отец, Иван Терентьевич, погиб, смертью героя, – потупив глаза, озвучил я прискорбную новость.

Она безмолвно стояла с широко раскрытыми глазами, из которых катились крупные слезы. Шурочка вынула из кармана халата, марлевый платок, приложила его к лицу, и только после этого, разрыдалась. Я прижал ее голову к своей груди, и тихонько поглаживал ее по спине, одновременно тихонько похлопывая. Она плакала навзрыд, ее плечи вздрагивали в нервном возбуждении. Через какое-то время она затихла, подняла заплаканные глаза, и тихо попросила рассказать, как погиб ее отец. Я рассказал, без подробностей момента гибели. Рассказал, что похоронили его в яблоневом саду, на хуторе Работино, Запорожской области, в поместье Галины Афанасьевны Зинченко. После этого я проводил ее до аптеки и передал на попечение ее подруг. Вот так, не жданно, не гаданно, я вновь встретился с дочкой Ивана Терентьевича. Хотя встреча была омрачена тягостным известием, но все равно я был рад встретить знакомого человека.

Пока Никеенко находился в санбате, я почти каждый день навещал его, а заодно и встречался с Шурочкой. Мы быстро сдружились, и она и я были рады каждой встрече. Когда у нее были свободные минуты, мы или гуляли в саду, где расположился медсанбат, или сидели и разговаривали прямо в помещении аптеки. Я рассказал ей об Агате, как мы с ней поженились, она рассказала, что переписывается со своим односельчанином, которого зовут Григорий, и он воюет на Дальневосточном фронте. Тем, для бесед было предостаточно и мы без умолку болтали обо всем.

В апреле, дивизия в составе армии, вместе с медсанбатом была передана в 1-й Украинский фронт и на завершающем этапе войны воевала на Берлинском направлении. А 6 мая 1945 года дивизию экстренно перебросили в Чехословакию, участвовать в Пражской операции.

День победы мы встретили в Праге, вернее в ее пригороде. Нашу дивизию расквартировали на территории старинного замка, места в замке, конечно, было много, но что бы усадить всех бойцов за столы, было принято решение расставить их вдоль шоссе. Жители из соседних хуторов и деревень, несли всевозможные угощения, начиная от мяса и колбас и заканчивая пивом, чудесной выпечкой и кондитерскими изделиями. Большинство солдат впервые видели торты и пирожные, которыми славились чешские кондитеры. Настроение было радостное, и казалось, что все, вот война закончилась, значит все буде хорошо. За столом было настоящее веселье, кто-то пел, кто-то танцевал, а кто-то просто попивал знаменитое чешское пиво. Внезапно веселье начало затихать, виной тому была колонна немецких военнопленных, которую вели со стороны Праги. Пленные были грязные, одежда на них была порвана и испачкана, голодные взгляды немцев были устремлены на наши столы, ломившиеся от еды.

Как-то, само собой сработало неизменное русское сострадание. Наши женщины, санитарки, связистки, не сговариваясь, стали брать со столов еду и нести ее к колонне немецких военнопленных. Сначала конвоиры хотели преградить им дорогу, но осознав, что это не в русских традициях, позволили передать пленным еду. Те, в свою очередь, не верили, что такое может быть. Ведь они, своим европейским, «цивилизованным» умом не могли осознать, что на свете кроме «европейской цивилизации», есть русское сострадание и милосердие к побежденному врагу. Для них было чуждо и дико милосердное отношение к поверженному противнику. Они были поражены, от того, что их не бьют, как бездомных собак, не травят дикими выходками и унижениями, а наоборот, проявляют к ним доброту и благожелательность, не смотря на все зверства и беды, принесенные ими нашей стране и людям.