Махно. Полковая казна - [30]

Сталинский Ленинград тридцатых годов – это типичный мегаполис, в котором была и преступность, и проституция, и пьянство, и завуалированные формы наркомании, все это существовало. Другое дело, что на поверхности это не лежало в связи с жесткими регламентирующими мерами властных структур, и это было вполне естественно.

Насчет криминальности, уголовных дел. Она была большая, между прочим, только об этом ничего не сообщали, почти ничего не говорили и не писали. Поэтому, кого это не коснулось непосредственно лично, тот может быть и ничего не знал вообще.

Про ситуацию тридцатых годов не только в Ленинграде, а вообще в СССР, довольно жестко, но, на мой взгляд, правильно описал очевидец тех дней, французский писатель Луи Селин, кстати, наш старый знакомый по Юзовке: «Надо признать, что коммунизм – это самая безжалостная, дьявольская форма эксплуатации простого народа! Коммунисты готовы выпить из народа всю кровь, вытянуть из него все жилы!.. Это худшая форма эксплуатации!.. Я говорю дьявольская, потому что у них, в отличие от других, есть еще их супер сволочные идеи. Они постоянно морят свой народ, свой "господствующий класс" всей этой ужасающей нищетой и делают это обдуманно и цинично. Здесь все просчитано. Они прекрасно понимают, что делают! Заставить людей не думать, голодать, они готовы уничтожить, стереть с лица земли свой «любимый» народ!.. Издеваться над ним! Не оставить на его теле ни одного живого места! Накачать его тоской до такой степени, чтобы он захлебнулся ею!.. Переломать ему все кости, зажать в кулаке и превратить в тряпку, о которую может вытирать ноги каждый, кто захочет.»

Пропагандировалось всеобщее равенство. «Но классовое разделение все же было и походило на места в зрительном зале театра. В царской ложе сидят местные партийные боссы. В первом ряду – ветераны революции. Партер заполнен прочей советской номенклатурой. Рабочие в выходных костюмах сидят на галерке. На балконах толпятся колхозники, инженеры, чиновники, и стахановцы, самые шумные, болтливые и фанатичные сторонники режима. Их очень много, это одержимые, эксгибиционисты. Завершали эту картину студенты в спортивной одежде и белых кепках, которые сновали по всему театру. Складывалась картина, как бы всеобщего равенства. Но все это «равенство», заключается в том, что каждый может в любой момент и без всякой вины потерять голову – это очень страшное равенство.»

Всего этого, конечно, я не знал.

Глава 2

Мэг, проживший в Ленинграде более пяти лет, хорошо ориентировался в городе. С вокзала, мы на трамвае, доехали до Литейного проспекта, а оттуда, уже пешком дошли до улицы Чехова, где проживала со своим гражданским мужем, Николаем Оболенским, моя родная тетка, по материнской линии Елизавета Карповна Кузьменко (Жак).

Жили мои родственники в двухкомнатной квартире бывшего мужа Елизаветы. Дмитрий Жак, был советским служащим, человеком интеллигентным и высоко порядочным. С присущими, этой классовой категории, атрибутами. А именно, лысиной, округлым животом, в косоворотке и хлопчатобумажном костюме. Не смотря на отсутствие волос, мужчина он был видный и с волевым лицом. Жак Дмитрий Константинович, работал начальником ленинградского областного УНХУ. В этой квартире, еще с дореволюционных времен, проживала вся семья Жак. Впоследствии, мать и отец Дмитрия, отошли в мир иной, а квартира осталась Дмитрию Константиновичу. После развода он съехал в служебную квартиру, оставив недвижимость и все имущество моей тетке.

Встретили нас по-родственному, с лобзаниями, слезами и причитаниями. А когда Мэг, вкратце, рассказал об испытаниях, выпавших на мою долю, воцарилось гробовое молчание. Первой пришла в себя тетка.

– Завтра, с утра, пойду во Владимирский собор и закажу поминальную обо всех, безвременно усопших, – как потом оказалось, тетка Елизавета была набожна и по воскресеньям, ходила в храм и соблюдала все церковные посты и праздники.

– Царствие им небесное, – сказала и трижды перекрестилась, мы то же перекрестились, – Однако, жизнь продолжается. Надо Володю поставить на учет. Зарегистрировать, как положено. А то потом ни в школу определить, ни карточки получить, не сможем – .

Елизавета была женщина красивая и чернявая, как моя мама. Такая же стройная, но не имела, той нездоровой белизны, что была у моей мамы. Безусловно, они были очень похожи, и лицом, и в манерах двигаться, и в поведении. Одета тетка была просто, но по-городскому, в темной твидовой юбке, ниже колен, и светло-бирюзовой ситцевой блузке. Волосы у нее были собраны «шапочкой». На ногах были простые парусиновые туфли. В какой-то момент мне даже показалось, что это моя мама передо мной.

Гражданский муж тетки, Оболенский Николай Николаевич был из знатной княжеской семьи. Его отец в начале двадцатого века был градоначальником Санкт-Петербурга, но в свете определенных обстоятельств, их семья иммигрировала во Францию. Николай же остался в России. В то время он учился в Санкт-Петербургской духовной семинарии. Однако революция семнадцатого года круто изменила его судьбу. Семинарию он не закончил, но остался глубоко верующим человеком.