Махмуд Эсамбаев - [4]

И тут наш мир, уже потерявший голову в искушениях золотого тельца, почувствовал, что осиротел. Телеобыватель обнаружил вдруг, что на экране больше не появляется высокий, стройный, легкий на ногу барс, в каракулевой папахе и в элегантном ярком, сочном, сияющем костюме от лучшего кутюрье, на лацкане которого неизменный огонек «из прошлого» — золотая звезда Героя Социалистического Труда. Труд у него был никакой ни социалистический, а самый что ни на есть каторжный. Но каторга эта была его жизнью и радостью…

Книга моего друга Алауди Мусаева, как и другие книги о великом артисте, — прежде всего удивление. Удивительно, как мальчишка из забытого Всевышним аула, вопреки воле отца, взял в свои руки собственное призвание. Сам его открыл, утвердил и воплотил в полет гения. И как не удивляться раннему махмудовскому восхождению и его славе, в мгновение ока преодолевшей границы Союза. Или тому, как ему, одному артисту, удалось делать то, что было по силам только целому ансамблю.

А смелость гражданина, который понятия не имел о том, что такое «чинопочитание», властная иерархия и субординация! Правду из его уст слышали и местные божки обкомовского разлива, и столичные министры. Екатерина Фурцева незадолго до своего трагического ухода признавалась: «Махмуд Эсамбаев — один из немногих, кто говорил мне правду, часто горькую, и хотел услышать такую же правду в ответ». Когда опальную министершу обходили и не замечали, Махмуд тут же кинулся к ней, чтобы поддержать. Он вообще ценил опальных.

А неповторимый его юмор, арабески его колоритных историй! Он начинал рассказ… и всё. Весь вечер все вокруг слушали его с открытым ртом и сердцем, смеялись, грустили и… вкусно всё это закусывали; Махмуд ведь еще и великий кулинар, король гостеприимства, как и подобает истинному горцу-чеченцу. В гости ходить не любил, к себе же приглашать — обожал.

А наряды его, которые он сам задумывал и заказывал!

Насчет грамоты… ну, грамота грамоте рознь. И уж точно, чем не страдал и не болел Махмуд, так это образованщиной. В школе не доучился. Шесть классов — навылет, сквознячком. Зато потом всю жизнь так упорно, по-толстовски, самообразовывался, что с годами стал редкостным интеллектуалом. Со многими мастерами слова состоял в дружбе. Изучал разные языки — так, ради любопытства. А вот его мысли об искусстве, всего лишь несколько цитат. Это любопытно — ведь здесь не только эстетика:

«…Когда курам бросают горсть зерен и они, кудахча, подбегают к этим зернам, — клюют ли они зерна подряд, без разбора? Можно, как будто, и подряд клевать, но они разгребают зерна клювом, когтями, клюнут одно зернышко — и снова разгребают.

Оказывается, и курицу не всё устраивает…

Искусство — это те самые зерна, что лежат у ног артиста. Я исполняю танцы народов мира; сколько этих танцев — не счесть. Танцовщик работает не ногами, а головой. Я выбираю танец в зависимости от того, как я вижу его, как я смогу его исполнить, примеряю его к своей индивидуальности артиста и человека. Если я могу к красоте народного танца добавить какую-то внутреннюю силу, придать танцу иной оттенок, усовершенствовать, только тогда я его разучиваю. Это трудно, поверьте, очень трудно — выбрать танец, ведь в каждом есть своя философия, своя красота, созданная природой…»

«Вы видели Волгу? Она течет и течет. Она не может не течь. Вы бодрствуете — она течет, вы спите — она течет. Она не может не течь, не может остановиться.

Найти мечту — это на всю жизнь обрести стремление к движению. Нефть не может вечно бить из одной скважины, но энергия будет вечно бить ключом из человека, если он попал именно в ту сферу, которая отвечает его внутренней потребности.

Искусство питает меня силами и энергией. Мне уже немало лет, но с пятилетними я чувствую себя пятилетним, с юношами — юношей, со стариками — стариком. Это волшебное преображение вдохнуло в меня искусство.

Искусство — постижение человеческой красоты, а красота бесконечна, бездонна, из этого колодца можно черпать веками…»

«Радость и танец — два слова, созданные друг для друга. Для меня радость и танец понятия тождественные…»

Что еще удивляет?

Махмуд нигде не учился хореографии. Откуда же взялось его непостижимое мастерство? Подсмотрел? Но у кого? У людей? У самой природы? Глазами этого не разглядишь, ушами не услышишь, устами не выразишь. Но есть глаза сердца. Это единственный путь постижения в искусстве. И тут пытливость особая, она выше любой шкалы и академии.

Он ведь из простых людей, что называется — из простолюдинов. Чеченцы — абсолютные демократы по происхождению и по укладу. Но откуда в этом отпрыске горского сурового крестьянства самый настоящий, высокий — аристократизм? Нет, не по крови. Это другое. Это аристократизм духа и награда тут — диплом от Академии Красоты и Нравственности, Вкуса и Изящества. Его утонченность и изысканность во всем спустились на него с небес. Не иначе — Божественный промысел. Иначе объяснить сие невозможно, да и не нужно.

В конце концов Махмуд преодолел всё. Даже суровый отец сдался. Развел руками, опустил гордую голову:

— Знаешь, Махмуд, а хорошо, что ты не послушался меня и стал артистом.