Маханакхон - [69]

Но Настя без приглашения продолжила:

– Он наш, из Киева, тоже большая шишка вроде тебя. Прилетает сюда пару раз в месяц по делам. Специально берет этот отель, чтобы быть ближе ко мне, – нам, стюардессам, компания снимает 3 звезды вон там, через площадь. А тут его… наш любимый номер. Я только из рейса вернулась, еду к нему сюда, по дороге во ВКонтакте заглядываю – а там куча его фоток с какой-то шмарой, в обнимку и все дела… Ну встретились тут с ним, устроила скандал. И ладно бы повинился, сказал: «Не было ничего», ну или что перебрал и надурил, бывает же… Так нет. Он, скотина, встал в позу, мол: «А что ты хотела, я ж мужик, для нас это естественно, мы все кобели, ничего не поделаешь». Ну и прочее… Представляешь, нет? Я не ответила ничего, убежала. Лежала в своей гостинице, ночь не спала, все страдала и злилась. А под утро как вся кровь закипела, всю меня трусить начало. Ну я схватила нож из мини-кухни – и сюда. Думала, реально убью, ну или хоть порежу… В таком бешенстве была, даже не оделась, по холоду через снег в блузке бежала, представляешь?

Представить было не сложно – он смотрел на эту странную, неуравновешенную девушку, воображал, как она бежит в своей голубой форме, на каблуках, через белую площадь, едва ли не размахивая ножом… Поймал себя на том, что даже перестал скучать от сопливой истории с изменой.

– Ты еще полчаса не открывал… – говорила Настя. – Я думала, это Колька нарочно. Так выбесилась… Жаль, я маленькая, дверь не смогла бы выбить…

Игорь покачал головой. Смешная и глупая человеческая привычка: ревновать и ненавидеть, если тебе предпочли другого. Хотя это ведь всего одна из глупостей, которыми живет человечество. Все люди на свете пребывают в рабстве у бессмысленных, вредных правил: если тебя назвали дураком, нужно обидеться; если тебя не любят, нужно грустить; если тебе грозит опасность, надо бояться. И так далее, и так далее. Причем нет ни малейшей причины, никакого обоснования всему этому. Так просто «надо». И люди сами не видят, как это превращает жизнь в череду идиотских страданий, которых вполне можно избежать.

Сию истину, казалось бы, элементарную, но почему-то недоступную почти никому, Игорь считал главным открытием своей жизни. Просто отвергнуть этот «закон чувств», не реагировать так, как «положено». Не горевать, не ревновать, не бояться, ибо это вредно и бессмысленно. Как только Игорь сделал это открытие, вся его жизнь переменилась, он отыскал мощный источник свободы, покоя и силы, почти неуязвимости. Иногда он в шутку называл это «эмоциональное всемогущество». Ребе Гельфанда хватил бы удар от такой философии, да и не только его, но Игорь был не дурак, чтобы ею делиться.

Открытие пришло не сразу, хотя о чем-то подобном он стал догадываться еще в раннем детстве, в приюте. Похоже, что именно за это, за умение сохранять бесстрастие в любых ситуациях, его и приметил в свое время дядя Володя, скоро ставший для маленького Штерна просто отцом. Слащавое слово «папа» Игорь никогда не любил и перестал использовать уже в детстве.

Но по-настоящему жизнь открыла ему эту истину, навсегда вколошматила ее в голову, когда Игорю было четырнадцать лет.

К тому времени он уже целых три года прожил с отцом, и годы были отличные, самые счастливые во всей жизни. Своя комната в большом коттедже под Биробиджаном, настоящий компьютер, частная школа, где ребят в классе было трое, а не тридцать пять, как раньше, где учителя обращались на «вы».

Отец, правда, был человек нелегкий, угрюмый, мог иногда и взорваться, накричать. Хоть Савельев и говорил, что успешно переродился из члена компартии в бандитского капиталиста, но Игорь видел – боль утраченной веры не давала ему покоя, горела и жгла где-то на дне души.

А еще отец постоянно заставлял Игоря тренироваться. В его программе «выращивания мужика» это было едва ли не главным пунктом.

– Когда мы за комбинат воевали, – говорил отец, – больше всего мне не хватало физической силы. Тощий я был с детства, а там с такими быками приходилось дело иметь, под сто килограмм мяса. На одной силе воли выезжал, да пару раз еле-еле выехал, еще б малость – и не было бы бати твоего. Тебе, Игорёк, так нельзя, крепким будешь расти. У тебя и телосложение от природы получше, а с правильной подготовкой будешь такой боец, против которого никто не устоит.

Так что режим тренировок у Игоря был суровый. Бег, плавание, тренажеры, рукопашный бой – на это уходило гораздо больше времени, чем на учебу. Да и на прочие вещи тоже – отец был очень хороший человек, но сухой, растерявший чувства в жестокой борьбе и несчастной любви. Он просто не знал, как проводить время с сыном, свою заботу и любовь выражал в том, что «делал из него мужика». Игорь это чувствовал и ценил, этого ему было достаточно.

Хотя тренировки сильно утомляли, Игорь все делал добросовестно. Самыми интересными были уроки самообороны: как защититься от человека, от собаки, от нескольких человек… Даже спустя много лет, на взрослой войне, он применял кое-что из того, чему учил его в девяностые на Дальнем Востоке тренер, отставной майор ОМОНа.

Однажды, под конец второго года, когда Игорь уже многое умел, тренер вывез его на бывшее колхозное поле.