Магония - [24]

– Нет, – сказал я. – Самоубийство тут ни при чем. Это вопрос чисто философский.

По выражению их лиц было понятно, что верить моим утверждениям про философию они не собирались. Может быть, они были правы. Я тогда был на грани. Я и сейчас на грани.

– Таблетки пьешь? – поинтересовалась Кэрол. – У тебя такой вид…

– Какой такой?

– Как будто ты снова взялся за старое, – сказала Ева.

Я старался не смотреть ей в глаза. Как она могла узнать, что я опять повторяю пи? Я вел себя тихо.

– Да, – ответил я. – Таблетки я пью.

Я на успокоительных – которые не помогают. Сейчас мне поможет только чудо.

Кэрол уговаривала меня записаться к психологу. Ева уговаривала сходить на йогу, которая помогла ей частично унять гнев по поводу устройства вселенной. Чтобы доказать ей, что я в курсе целительной силы йоги, а заодно пресечь дальнейшие попытки меня к ней склонить, я выполнил вполне сносную, но не слишком продолжительную позу журавля. Аза вечно высмеивала йогу и выходила из себя каждый раз, когда я делал при ней эту позу. Именно поэтому я ее и разучил – чтобы дразнить Азу.

Она, кстати, чертовски трудная не только на вид.

– Я тебя не виню, – сказала Ева, когда я согнулся всем телом, удерживаясь на одних руках. – Я тоже злюсь из-за вещей, которые не могу изменить. Йогой ничего не исправишь. Она только притупляет гнев, а проблемы, связанные с ледяными шапками, темными тигровыми питонами и поймами, никуда не исчезают…

На короткий, очень короткий миг мне стало немного легче. После этого разговора Ева больше не предлагала мне заниматься йогой.

Сейчас три часа ночи, и она снова заходит ко мне в комнату. Я под постоянным надзором.

Она ставит чашку горячего молока мне на стол. Соблазнительно. Горячее молоко – это меньшее из зол, но все-таки зло.

– Солнышко, – говорит она.

– Я занят, – отвечаю я. – Я не слечу с катушек, честное слово.

– А выглядишь так, будто вот-вот слетишь, – говорит она. – И даже если этого не произойдет сейчас, не будешь спать – все равно скоро выйдешь из строя.

– А что, если бы Кэрол умерла? – спрашиваю я. – Ты бы смогла спать? – Я сразу же сожалею о своих словах.

Ева выглядит подавленной.

– Я бы не спала годами, – говорит она.

– Ну вот, – отвечаю я. – И у меня так.

– Да, но не спать годами невозможно, – говорит она.

– Но ты же сама только что сказала, что не смогла бы заснуть годами.

– Да, сказала, – шепчет она.

– Я могу не спать по трое суток, а позавчера я спал. Каждую ночь после того, как все случилось, я спал по четыре часа, – говорю я. – Посплю завтра. А сейчас я работаю.

На самом деле я планирую похороны Азы.

Спустя какое-то время Ева уходит. Я чувствую, что поступил плохо. Я отправляю ей смс со словом «прости» и слышу, как в коридоре жужжит ее телефон. Через секунду мне приходит ответная эсэмэска.

Не совершай самоубийство, пишет она. Это не поможет.

Порой Ева говорит именно то, что нужно. Никаких тебе «не оставляй нас» или «мы не хотим тебя потерять».

Она шлет мне еще одну эсэмэску, на этот раз с признанием.

Если *и правда* не хочешь спать, я бы на твоем месте не пила молоко. Его приготовила Кэрол.

Кэрол любит меня и очень за меня беспокоится, а еще она врач и имеет доступ к снотворным. Я убираю чашку со стола. И хотя мне надо еще кое-что обдумать, я на некоторое время выключаю верхний свет.

Должно быть, Аза сделала это где-то за неделю до смерти. При дневном свете надписи на потолке не заметно. Мамы, скорее всего, ничего о ней не знают. Я и сам не знал, пока не выключил свет впервые за долгое время через два дня после ее смерти. Светящаяся краска.

ЗДЕСЬ БЫЛА АЗА РЭЙ.

Вот только последняя буква получилась смазанной: видимо, в этот момент Аза свалилась с передней спинки моей кровати или с ней приключилось еще что-то в этом роде. Поэтому надпись выглядит так: ЗДЕСЬ БЫЛА АЗА РЭ.

С минуту я смотрю на нее и пытаюсь взять себя в руки. В голове у меня месиво из пи и всего того, что я так и не успел ей сказать.

Последние десять лет своей жизни я не закрывал рта, но нужных слов из него почему-то никогда не вылетало.

Я бы хотел установить новую, более совершенную, версию всего, что произошло прямо перед ее смертью. Отменить все это безумие, которое началось с летающего корабля и закончилось пером у нее в легком. Стереть бурю, которая поднялась, пока мы были в подвале. Ее ведь нигде больше не было. Она должна была нависнуть не над одним кварталом, а над всем городом.

Да, знаю, люди умирают. Знаю, когда они умирают, их родные думают, что произошло нечто безумное. Смерть вообще кажется нам безумием. Люди всегда относились к смерти как к чему-то особенному, им всегда казалось, что каждый умирающий – герой. Мы все хотим не просто умереть, а умереть драматично.

Я не оставляю попыток найти во всем этом смысл.

Я помню, как там, в «Скорой», фельдшер разрезал ее, будто она и не человек вовсе. Я помню, как Аза начала задыхаться, ее спина выгнулась дугой, сердце снова остановилось. Фельдшер запустил его с помощью дефибриллятора. А потом еще раз.

И тут я услышал странный звук, пение, доносившееся из ее грудной клетки. Как будто там свистела и кричала птица.

Я не сошел с ума.