Магония - [13]

Я не думаю о том месте в грудной клетке, где у меня сходятся ребра, или о том, что мои ребра похожи на двустворчатые двери, ведущие в чей-то неухоженный сад, полный ядовитых растений.

В любом случае грудную клетку мне никто вскрывать не собирается. Но что-то подсказывает мне, что дело не только в легких. По ребрам что-то стучит, как будто у меня в груди поселилась птица. Там ничего нет, уверяю я себя, пока мы с папой шагаем по парковке.

Небо затянуто грозовыми тучами, на которые я нарочно отказываюсь смотреть. У меня нет ни малейшего желания снова видеть летающие корабли. Именно с них начались мои злоключения, а я хочу, чтобы все встало на свои места. Несмотря на то что на мне несколько слоев одежды, я ежусь от холода.

– Ладно, Аза, давай начистоту, – говорит папа. – Я ругаться не буду, ты же знаешь. Признавайся, ты курила?

Я сердито смотрю на него.

– Это тебе не шутки, Генри. Будь, пожалуйста, посерьезнее.

– Вот как? Значит, я теперь Генри? Нет уж, спасибо, «папа» мне больше нравится. Что ты курила? Сигареты? Марихуану? Кальян?

Кальян. Он на полном серьезе спрашивает про кальян. Где, по его мнению, мы находимся? Конечно, есть люди, которые курят кальян. Я сама видела кальянные недалеко от университетского кампуса и курильщиков, сидевших в них с таким видом, будто их укачало. И все же в моем представлении кальян могут курить только персонажи «Тысячи и одной ночи».

– Даже если бы мне очень захотелось покурить кальян, где мне взять тысячу и одну ночь? Столько я точно не протяну. Но мне и не хочется, потому что кальян полагается курить только в сказках, и вообще, это совершенно не мое, – говорю я ему.

– Еще как протянешь, – с уверенностью говорит он. – У тебя есть две тысячи и одна ночь. У тебя есть три тысячи и одна ночь. У тебя есть тридцать тысяч и одна ночь.

Он улыбается, словно в его словах есть правда.

Когда мне было десять, папа повел меня к соседу на батут. Мы прыгали долго-долго. Подобные развлечения были строжайше запрещены, но папу это не остановило. Мы прыгали и прыгали, вопреки предписаниям врача и маминым правилам, а потом он спустил меня на землю и сделал самое настоящее сальто назад. Когда он раскланивался, у него был такой вид, будто он потянул мышцу, но с его лица не сходила широченная улыбка.

– Ну что же, – сказал он тогда. – Так выглядит человек, которому не следовало делать сальто назад, только что сделавший сальто назад. Надеюсь, зрелище впечатляющее.

– Ты не переживай насчет этого пера, – говорит он теперь. – Я же вижу, что ты переживаешь. Мы справимся. Я знаю пару приемчиков из восточных единоборств, так что, если вдруг к тебе в комнату залетит Большая Птица, я ей так накостыляю, что мало не покажется.

Как ни странно, несмотря на мою уверенность, что жить мне осталось недолго, его слова меня успокаивают. Мой папа готов объявить войну такому фундаментальному институту, как «Улица Сезам», а это чего-то да стоит.

– Даже если она выкинет что-нибудь в стиле Хичкока? – говорю я.

Какое-то время мы молча едем в машине, воображая, что получится, если соединить «Птиц» Хичкока с «Улицей Сезам». Только представьте себе: все небо заполонили огромные желтые птицы с неестественно длинными лапами, которые кружат над городом и нападают на прохожих. Сначала эта сцена вызывает лишь смех, но потом начинает внушать опасения.

– Мне все равно. Ради тебя я готов сразиться с кем угодно, – говорит папа. – Я их ощиплю так, что мать родная не узнает.

К тому времени, как мы подъезжаем к дому, я уже едва сдерживаю смех.

На крыльце нашего дома сидит Джейсон Кервин. Сейчас только два, а значит, Джейсону положено находиться совсем в другом месте – в школе. Папа вздыхает: видимо, он пришел к такому же выводу.

– Позвонить в школу, чтобы тебя освободили от занятий? – спрашивает папа.

– За кого вы меня принимаете? – говорит Джейсон. – Я уже все уладил. В школе думают, что я у стоматолога. Плановая чистка зубов с последующей срочной операцией на деснах, после которой потребуется несколько дней на восстановление. – Он переводит взгляд на меня. – Так что завтра я еду с тобой в больницу.

Остается только догадываться, как он прознал, что завтра я туда поеду.

Джейсон давно занимается сбором информации, а еще он предприниматель. Он запатентовал уже три своих изобретения, включая спрей для моментальной сухой чистки одежды. Он продается в малюсеньких баллончиках размером с батарейку, которые можно носить на кольце для ключей. Джейсон придумал его специально для подростков, которые не хотят, чтобы родители узнали, что они курят. Сам Джейсон не курит – когда твоя лучшая подруга страдает от смертельно опасной болезни легких, названной в ее честь, вопрос о курении отпадает автоматически. Однако же он понял, что на такой продукт будет хороший спрос.

Свой второй патент он получил на маленькое пластиковое приспособление для застилания кровати в гостиничных номерах – или больничных палатах – где используются простыни с резинками по краям. Такая штуковина, с виду напоминающая ложку для обуви, позволяет заправить постель в два раза быстрее. Их производят на небольшой фабрике в Нью-Дели, которая носит название «Кервин Фэктори». Джейсон управляет всем этим со своего мобильного телефона. У нас не раз возникали споры о машинном производстве и политике в области аутсорсинга, но он так и остался при своем мнении. Все дело в его параноидальном стремлении к порядку во всем. Мое идеалистичное видение изготовленных вручную деревянных изделий не выдержало сравнения с его отточенной фабричной системой. Как и у всех нас, у Джейсона есть свои недостатки. Некоторые вещи он делает по принципу «хочу, и все тут», пуская в ход любые средства.