Магомед, Мамед, Мамиш - [8]

ГЛАВА ВТОРАЯ - рассказ о пире мужчин в микро-районе и о том, что, если бы чудо - быстроходные чарыки - лапти были с нестирающейся подошвой, которые носили в старину влюбленные ашуги, можно было бы переломить хребет дороги. Надежные ослы и бы-стрые кони. Телеги, которые тащат быки, волы, буй-волы. Фаэтоны с тонкими спицами колес... Промча-лось такси, но Мамиш не остановил его. Сел как-то, на свидание с Р торопился. Шофер небритый, с круглым упитанным лицом, будто сливы за обе щеки заложил. "Не выключаете?" Шофер наращивает на уже получен-ные. "Лишнего не возьму",- буркнул с обидой. "Сколько же?" Шоферу будто фокус показали, сонли-вость как рукой сняло. "Считай, что даром!" Беден, мол, нечего садиться. А Мамиш только недавно демо-билизовался.

Проехали от Касум-Измайлова - угол Ефима Саратовца до парашютной вышки на бульваре. Опустил ему в карман распахнутой рубашки металлический рубль, и машина рванулась, обдав Мамиша облаком выхлоп-ного газа. Это тебе не тот город, где он служил!.. А вот и автобус. Кружным путем, но надежно. Долго ждали и на других остановках, так что, когда автобус дотащился, он был набит до отказа. Задняя дверь за-крыта, все сходят с передней и, спеша выскочить из духоты, бросают пятаки в плоскую широкую кепку во-дителя. Она и касса-автомат, который то ли заколочен, то ли сломан, она и кассир-кондуктор, которого сокра-тили в связи с автоматизацией. Моток висит над голо-вой водителя, хвост билетов нехотя колышется от дуновения, и до него не дотянуться. Жмут, торопят, жарко и душно. И сыплются пятаки в кепку. Все вый-дут, и откроются задние створки, уставшие ждать штурмуют автобус. Попробуй упрекни! "Хо! Напугал! А я и другого твоего дядю знаю, Гейбата! Люблю при-. вокзальный его ресторан". Гейбат крупный мужчина, рука - что труба на буровой, и шея бычья. Одну ногу до колена миной оторвало, вся сила потерянной ноги передалась плечам и шее. И левая рука, держащая палку, раздалась, кулак величиной со спелый арбуз. А как справляется с круторогим бараном: повалил, стоя на одной ноге, свернул ему шею, и уже баранья голова на земле, смотрит удивленно и не поймет, куда тело девалось. А потом глядит, не мигая, на шкуру, и дым щекочет ноздри; но зато какой хаш получится, с золо-тистым бульоном да с чесночком из этой бараньей голо-вы!.. "Тоже мне законник! Напугал! Ему просто пятака жаль! А водителя не жалко?! Ему тоже иногда хаш поесть хочется!.." Привычные к вместительным кеп-кам водителей, люди не замечают и действующие кас-сы-автоматы. Потому что некогда. И строчит контор-ский служащий из ведомства Хасая: "На данный маршрут согласно проданным билетам выпустить столько-то автобусов". Иначе не пришлось бы Мамишу так долго ждать и он поспел бы в микрорайон на мужской пир вовремя, а не тогда, когда веселье разго-релось уже вовсю. Сначала трудно было войти в авто-бус, а потом еще труднее выйти. И каждый раз - сколько лет уже прошло! перед тем как позвонить в дверь, Мамиш собирается с силами: кто ему откроет? Он не хотел бы, чтоб Р. "А, это ты..." Неужели и та и эта - Р?

Именно с того застолья, собравшего всех Бахтияровых и полу-Бахтиярова Мамиша, и началось. Получилось так, что Хасай вспомнил брата, погибшего на войне, Теймура. Кто-то, кажется, Гейбат, сказал, что Октай, сын Хасая и Рены,вылитый Теймур; было помянуто и яблоко, разрезанное пополам.

- Ах, Теймур!..- вздохнул Хасай.- Вчера, вижу во сне, идет он, а я еле поспеваю за ним. "Куда ты, вер-нись!" - кричу ему. "Не могу! - он мне отвечает.- Дорога моя длинная, и нет ей конца!" А я за ним, за ним, еле поспеваю. "Что это за одежда на тебе? Солдат-ские сапоги в пыли, шинель в дырах, за спиной тощий вещмешок..." - "Солдату - солдатское!" - он мне с вызовом. "А где твое ружье?" - спрашиваю. "Вот оно,- отвечает,- разве не видишь?!" Смотрю, палку он мне показывает. "Но это не ружье, Теймур, тебя обманули! Это же посох, обыкновенная кривая палка!" А он смотрит на меня долго-долго, а потом говорит: "Вот когда выстрелит, узнаешь, палка это или винтов-ка!" Я не могу поспеть за ним, останавливаюсь, чтоб отдышаться, а он идет, идет, не оборачиваясь, я ему кричу вслед, молю - вернись, а он уходит и уходит, все дальше и дальше... Всю ночь проплакал.

- Слезы к радости! - говорит Ага.

- А разговор с умершим к долгой жизни! - в тон ему Гейбат.

У Хасая густые седые волосы, а над энергичными гла-зами черные лохматые брови, весь, говорят, в Гюльбалу-пехлевана. А у Рены ясные чистые голубые глаза и волосы золотисто-медные, горят и переливаются под лучами солнца, которое вот-вот закатится. Мамиш на Октая смотрит, чтоб Теймура увидеть, да что толку? Тот мужчина, а этот дитя. И вспомнить не может Ма-миш, мал был.

- Ах, Теймур! Если бы ушел в сорок первом, что ж, все мы ушли, как говорится, защищать Родину, отда-вать свой долг. И отдали!

- перед кем красуешься?

- а хоть бы перед Реной!

"Ну да, просвистели над тобой пули! - кричит Хуснийэ Хасаю; крик по коридору бежит, заворачивает ра-за два и - в окно к Мамишу.- Да! - она не в духе, очередной скандал.- Слышала, как свистят пули в темную ночь!.." А разве нет? Это когда батальон Ха-сая перешел границу на Араксе, как писали тогда га-зеты, "в целях самообороны"; отдельные отрывочные ружейные выстрелы на Араксе стали с годами шкваль-ным, орудийным огнем. Бывает же такое, Джафар-муэллим был таким же командиром, как и Хасай, а теперь вот куда его занесло, непосредственное его начальство. Хасай рассказывает, а Джафар-муэллим молчит. "Пусть, кому это теперь важно?" И Джафар-муэллим вспоминает. "Помнишь, Хасай,- это они при Мамише вспоминали, а Мамиш слушал и молчал,- по-мнишь, как в деревне Келла тебя дети виноградом угостили?" - "А как ты, Джафар-муэллим, уплетал,- позволяет себе напомнить Хасай, забыв на минуту, что перед ним начальство,- холодную довгу (кислый мо-лочный суп с рисом, горохом и зеленью) в жару, когда песок плавился?" - "Где это было? Ах да, в поселке Алучжучи! вспоминает Джафар-муэллим.- Но, как ты помнишь, мы только помечтали о довге и отказа-лись есть".- "Как можно забыть?" - "Я без тебя тогда ни шагу!" "Хорошо бы и теперь так",- думает Хасай.