Магомед, Мамед, Мамиш - [10]

В голодную зиму шестнадцатого года амбал Гюльбала-киши спас от гибели бекскую дочь Мелек. У нее нико-го не оставалось, весь род вымер, только угловой дом, да и тот почти развалился. Родичи Гюльбалы всей апшеронской деревней служили беку, и Гюльбала, пере-ехав в город и став амбалом, продолжал, по обычаю, гнуть шею перед бекским родом. Но деревня еще раньше, чем бек, обнищала, и Гюльбала в последние годы, пытаясь отдалить от бека голодную смерть, по просьбе старика сбывал одну за другой фамильные ценности, перламутровый поднос или герб с изумру-дом на полумесяце и бриллиантом на звездочке, до-машнюю утварь. Носил больного, худого, как щепочка, на руках к доктору, отправлял в Петербург царю пись-ма с напоминанием о былых заслугах родичей бека "перед царем и отечеством". И отец и дед Агабека бы-ли офицерами царской армии, отец участвовал в рус-ско-турецкой войне, а дед в "победоносной", как писал Агабек в своем прошении, войне с "персидским ша-хом", которая завершилась "избавлением Азербайджа-на от азиатчины и дикости". Но надеждам Агабека не суждено было сбыться: началась мировая война, бека разбил паралич, затем пришла смерть. Мелек и не по-мнит, как стала женой Гюльбалы. Первенца он назвал именем своего отца, Хасаем, потом родился Ага, по паспорту Агабек, унаследовавший имя покойного отца Мелек. А дальше пошли Тукезбан (это имя матери Гюльбалы, таков обычай), Гейбат (в честь близкого друга Гюльбалы, погибшего при разгрузке английского судна) и последний Теймур.

Хасай не любил вспоминать отца-амбала и вообще отцовскую родословную, а тут вдруг понесло его... Ча-ще и охотнее рассказывал о матери и ее бекском роде. "Ты же,- кричит, задыхаясь, Хуснийэ и ищет слова похлеще, чтоб больнее было,- ты же полураб! Отец твой был рабом, и в тебе течет эта рабская кровь!..- Очередная вспышка ревности.- Ни чести в тебе, ни гордости! Какая женщина поманит, за той ты и бе-жишь! Был холопом и остался им!" А сегодня Хасай вдруг отца вспомнил. Служили всей деревней Агабеку, а почему, и сами не знали. Испокон веков, и праде-ды, и деды, и сам амбал Гюльбала. Под балкой бекского дома и погиб: решил подправить балкон, подгнив-шие балки сменить, уже почти все сменил, а одна по голове его - насмерть.

- Вот я буду считать, а вы загибайте пальцы, и пусть Гейбат произносит свое "не сглазить". Первым де-лом - крепость моей души Рена-ханум, затем свет мо-их очей Октай, семьи моих братьев-богатырей, могу-чая армия Бахтияровых! У Аги трое сыновей, у Гейбата четверо!

- Пятеро! - поправил Гейбат.

- Да, пятеро, конечно же... Так плодишься, что не уследишь!.. Затем, скажу я вам, старший мой сын, вот он, посмотрите на него!.. И гордость моя, и боль моя, и величие мое, и позор мой!.. Ай какой сын! Гляну на него, и один глаз радуется, а другой наливается кровью!.. Чем же знаменит мой Гюльбала? Вы думаете, только тем, что он любитель отборных французских коньяков? Или шотландского виски? Или тем, что щедр на отцовские деньги? Или тем, что испробовал на собственной шкуре все профессии, которыми горди-лись в прошлом великие художники? Только что шпа-ги не глотал, уколов боится да змей не укрощал, брез-гует. Это же феномен! Уникум! Он мог бы стать мил-лионером, имея такого отца и такого тестя. И что же? Где его миллионы, чтоб отцу не думать о своей старо-сти, а жене о черном дне? В голове его ветры дуют, а карманы легки как пух! Он, как Каракумы, никак жажду не утолит! Но Хасай еще жив! Хасай не позво-лит, чтобы его Гюльбала был лишен тех маленьких удовольствий, которых алчет его душа!..

бис!

браво!

ай да Хасай!

Гюльбала молчит. Сидит рядом с Мамишем и ни зву-ка. Будто не о нем Хасай. А что сказать? Возразить не-чем. То ли тоска в глазах, то ли презрение. Гюльбала курит, он затягивается с такой жадностью, будто це-лый век дожидался этой сигареты и только что дотя-нулся до нее дрожащей рукой после долгого блужда-ния по выжженной степи, где и кустика нет, чтоб су-хие листики растереть.

- Дорогая родительница Рены-ханум, уважаемая Варвара-ханум...- Переход от непутевого Гюльбалы к поч-тенной Варваре-ханум был рискованным, Рена могла бы обидеться, но у Хасая мир разделен на две части: одна - это те, кто связан с ним кровно, и конечно же здесь и Рена-ханум, а другая - это, к примеру, Кязым или Варвара-ханум. Но Кязым сам себе пропитание нашел, а Варвару-ханум кормит и поит он, Хасай. И нече-го обижаться, что названа она именно после Гюльба-лы.- Тому помощь, другому поддержка, третьему уча-стие, но непременно материально выраженное, это то-же, сами понимаете, крайне важно. Тут и дни рождения, и праздники обрезания, и всякие годовщины, юбилеи, новруз-байрам и прочее и прочее!

Да, много мужчин собралось здесь - и усатых, и без-усых, и остриженных наголо, и убеленных сединой... Сыновья, сыновья, у всех Бахтияровых сыновья, сидят они за столом и слушают; кто понимает - тому пони-мать, а кто не понимает - тому дорасти. Братья стар-шие за столом, все на одно лицо, высится, как гора, лишь Хасай, а Гейбат и Ага стараются во всем похо-дить на Хасая. Но дети, какие они разные, хотя здесь, за столом у дяди, все схожи в одном: сидят и молчат. Хасай мог бы о каждом из них сказать, не помнил толь-ко, кто когда родился и кому сколько лет, тем более что годы мчатся стремительно, и вчерашний малец, который имя свое толком назвать не мог, уже усики теребит. Ну, хотя бы о сыновьях Гейбата. Женил Гейбата Хасай, когда тому было уже тридцать: ждал, когда Ага женится, так положено, чтобы не опережать стар-шего. Гейбат специально ездил в деревню выбирать жену. И выбрал покладистую, краснощекую и полнень-кую. Звали ее Гумру, а Гейбат переиначил на свой лад Юмру, то есть округлая. И в точно отсчитанное время, минута в минуту, родился первенец. Ребенок был круглый, здоровый, и Хасай сказал: "Машаллах!"- "Да не сглазить!" Так и прозвали - Машаллах, ему почти двадцать уже, правая рука отца, здоро-вяк, хотя от армии уберег его Гейбат: временно пропи-сал в район, где сам работал и где с ним дружен был председатель медицинской комиссии при военкомате - и Машаллаху приписали порок сердца. "Я отвоевался, ногу потерял, мне теперь помощник требуется",- ска-зал Хасаю Гейбат; честно говоря, в этом деле Хасай палец о палец не ударил, Гейбат сам сумел. Через год новый ребенок, но Гумру не уследила за ним и мальчик умер. Мелахет, жена Аги, их дальняя родст-венница, научила Гумру кое-каким хитростям: "А то каждый год рожать будешь!.." Прошло время, и жены братьев почти одновременно родили сыновей; Ага на-звал своего сына Асланом, "львом", а Гейбат, у него, оказывается, дальний прицел был, на много лет впе-ред, Ширасланом, "львом-тигром"; третьему имя тоже было заготовлено еще до того, как родился: Ширали, "тигр Али". Шираслан в отличие от своего двоюродного брата Аслана - прекрасных математических способно-стей парень, блестяще кончает среднюю школу. Его со-бираются послать в Москву учиться на астронома, как будто мало было звездочетов на Востоке; насчет звез-дочетов говорит Гейбат, чтобы как-то пригасить вос-торги окружающих: попадется дурной глаз и сглазит еще парня; лет пять-шесть назад Шираслана закиды-вали вопросами, и больше всех гордился Хасай: "Сколь-ко будет 33 на 33?" Ответ следовал тут же. "А три па-лочки на три палочки? - спрашивал Ага и, довольный ответом, просил: - Ты бы помог Аслану, а?" Недавно кто-то из дядей, кажется Хасай, вспомнил о "трех па-лочках" и о том, как быстро Шираслан перемножил их на другие "три палочки", но тут же заговорил Ширали, третий сын Гейбата, и слова его прозвучали для Хасая как гром в ясный день. "Это и я могу!" - сказал Шира-ли, и Хасая удивило, как быстро и незаметно вырос Ширали.