Магомед, Мамед, Мамиш - [51]

А Мамиш молчит.

- Так кто это тебя? А?

- Хасай!

- быть этого не может!

- это дяди меня!

- Гейбат, Ага?

- а что? не ожидал? шашлыки его застила-ют тебе глаза?

- за что?!

Вот и выворачивайся наизнанку! Только начни - и уже каждый раз сначала. А в глазах: "Ну и интриган!.." - "Ну и кляузник!" - "Ну и..." - "На своего дядю-то!.." "Дошло до нас,- пишет Тукезбан,- что ты Хасая осра-мить вздумал..."

- Скажешь ты наконец, кто это тебя разукрасил?

- Да так... И сам не пойму.

- Не знаешь, кто синяк поставил?

- Упал я... Темно было...

- ...и скользко? Да?

- Откуда знаешь?!

- Расскажи кому другому! Подрался? Говори, не

темни, если надо, постоим за тебя!

отдуваться-то потом мне! "за недоказанно-стью..."

- И что я тебя разговорами? Завтракал? После чая, отведав сочный черный тут, шелковицу, Мамиш вздремнул в тени инжирового дерева, на паласе. Жена, две дочери и два сына Гая, десять недоуменных черных глаз, удивительно похожих, точно тутовые ягодки с одной ветки, разглядывали Мамиша, такого большого и здорового парня, которого не побоялся кто-то обидеть; один человек с ним не справился бы, это ясно даже самому младшему, Поладу, их, напавших, было много, а это уже нечестно.

- Что же привело тебя сюда? - снова пристал Гая.

- Не рад, что ли?

- Да нет, молодец, что пришел! Мы сейчас на пляж!. море не опротивело?

- Я ненадолго.

- Такую дорогу одолел, и не искупаться?

- В другой раз.

- Марджан,- Гая повернулся к жене.- А что, ес-ли мы завтра? Мамиш не сообразил, а той сразу ясно.

- С удовольствием уступят половину.

А понимать, собственно, и нечего: очередной барашек,

купленный в складчину с соседями.

- И соберем всех... Марджан, предупреди их. И Марджан Поладу:

- Беги к соседям.

- Не пойму, о чем вы?

- Вот тебе задание, раз своей охотой прибыл: уст-раиваем завтра пир, собираем всех наших. Давно вы у меня не были, а лето в разгаре. Перед последним штур-мом неплохо бы собраться!

"Вот и хорошо, голову забивать не надо. Пусть их!.. А из-за Октая ты еще помучаешься!.."

- Но как ты с такой физиономией по городу коле-сить будешь? Хорошо, что еще голова цела! У вас, между прочим, на крыльце всегда очень скользко.

- Вот, вот, там и поскользнулся!

- В родном доме падать не больно. как сказать!

- Это точно!

- И тебе надо от горя отойти.

только заикнулся и такая буря поднялась!

а если обо всем, что было?

А Кязым пишет: "Какого черта ввязался? Тоже мне! Молчал, молчал, а тут нате! Герой! Борец!.."

- Успели,- крикнула Марджан.- Полад догово-рился.

- Завтра днем и начнем. Шампуры надо почистить, давно не жарили.

И снова электричка.

Лампочка на карте Хасая загорелась и двигается, вот бы проследить, куда Мамиша носит, а Хасая вызвали на совещание.

В городе у вокзала Мамиш сел в троллейбус и в дру-гой конец города. Проехал мимо высотного дома, где работает Джафар-муэллим и у которого сидит сейчас Хасай, вдоль бульвара, миновал "Азнефть" и - на Баилов, к Сергею.

Маленькое их окно смотрело прямо на улицу, шумную и жаркую. Главное богатство комнатки - просторный аквариум с золотыми рыбками, хвосты веером. Рыбки лениво плыли между водорослями. Сергей удивленно уставился на Мамиша: что за фонарь под глазом?! Чего рассказывать? Поскользнулся в своем же дворе, сам виноват; надо знать, где падать.

- Праздник какой или просто так собираемся?

- А без повода не можешь?

В прозрачной воде двигались золотые рыбки, щедро освещенные розовым светом. Тяжелые хвосты тянули вниз, но рыбы натужно стремились кверху поймать ртом воздух.

Сергей куда-то записал адрес Расима и не мог найти. Кажется, в Черном городе. Но Черный город - это ог-ромный город в Баку.

Может, Селим знает? И снова в троллейбус, в Крепость, к Селиму. Вошел со стороны Девичьей башни. Очищен-ная теперь от прилипавших к ней дряхлых домиков, башня казалась еще выше. На площадке у башни стоя-ли негры в ярких цветных рубашках, и до ушей Мами-ша донеслась чужая речь - гид, нарядно одетая де-вушка в огромных темных очках, рассказывала исто-рию башни, стены которой некогда омывались морем. Бросались ведь, спасая свою честь, отсюда в бушующие волны. Хуснийэ бы с Хасаем и Р сюда. И пусть разыг-рывают свои восточные драмы. "Старшая моя жена",- говорит Хасай... Пестрая толпа по широким ступеням поднялась наверх и остановилась, а Мамиш прошел дальше, затем повернул влево, снова наверх, еще на-лево. Мамиш однажды приходил в Крепость к Селиму, но со стороны сада Революции, через вновь открытые ворота, десятки лет стоявшие заколоченными. А теперь стоило войти в другие ворота, как сместились ориенти-ры. Идет - будто тупик, а чуть пройдешь, открывает-ся новая улица. Плутал, плутал, да так и не отыскал дом Селима, спросил, как добраться до сада Революции, подошел к знакомым воротам и начал все сызнова.

Здесь (нашел!) в нос ударила сырость, по узкому тупи-ку поднялся вверх и очутился в маленьком полутем-ном дворе. В глубине дома комната Селима, пригнулся и прошел в низкие двери. На улице солнце щедро зали-вало светом город, а здесь горит электрическая лам-почка. У входа медный поднос, а на нем тоже медный кувшин, весь испещренный вязью и узорами. Имя Се-лима выгравировано на кувшине рядом с именем де-да - по-арабски и кириллицей,начищенная медь сверкала, как луч закатного солнца, отражала свет лам-пы. Мать Селима сказала, что сын скоро придет. Низко-рослая, с изъеденным оспой лицом и впалыми щеками. Шесть детей вырастила, а младший - Селим. Только сел на табуретку Мамиш, и Селим тут как тут. - Мне тоже налей чаю,- сказал матери.- А кто те-бя так разукрасил? Поскользнулся?! Ну, ты это брось! Кого другого, а меня не проведешь!..