Магнитные поля - [11]

– Клянусь вам, я невиновен. Это не зрачок, это огонь моей сигареты.

– Этот потолок пугает вас, и я знаю, что, если вы не будете осторожны, старец, то есть библиотека, наступит мне на ногу. Мы разыграли нашу жизнь в последний раз и в том же самом салоне.

– Стоп! Я уже давно отпустил на свободу одного знаменитого шелкопряда. В Каире морские офицеры не что иное, как прелестные листочки шелковицы».

Замрите

Какой пример подаёт нам земля, укрощённая паровыми пилами и асбестовыми бурами, пьяная сорока взрывает одну за другой борозды, обагрённые головнёй. Сумеречная пахота подошла к концу, и на площади перед церковью прямо на мостовой распускаются молочные букеты обручений. Печальное благополучие пожилых корнетов, доли ответственности нотариуса и кузнеца растворяются в заре газированного лимонада. Одежды, восхитительные, как георгин. За оградой злаки ждут прихода жёлто-голубой молотилки.

*

Ноктюрны мёртвых музыкантов убаюкивают города, заснувшие навсегда. У подъезда отеля тридцатой авеню резвятся младенец и маленький щенок. Нет, вы не постигнете акватические нравы, если будете смотреть сквозь слёзы, это будет ложь. Нежное, как рука женщины, пространство принадлежит скорости. С каждым днём маки и рынки всё больше сближаются. Парижский рынок Алль ничуть не глубже Тихого океана. От частого листания толстые книги превращаются в покинутые ракушки, наполняющиеся землёй. На агатовых перилах и движущихся эскалаторах мы замечаем маленькие звёздочки, нарисованные мелом, – обозначение ностальгии обойщиков и моряков. Древность – это фонтан, частично отделанный перламутром, а груди сфинксов – позеленели. Горизонтальные градины тюрем – чудесная связка ключей, заслоняет нам солнце. Танцовщица на жёсткой проволоке – это наше меняющееся терпение. Укрываясь от посмертных оскорблений, мы сожалеем о любви всех женщин, мы считываем показания барометра на всех садовых оградах.

«Отели»

Полночь. Ещё открыты окна, уже заперты двери. Изо всех отверстий, где виднеются умирающие микробы и червяки с большой буквы, выходит музыка. А вдалеке – синий холод леденящих душу криков – умереть от смятения. Здесь всё синее. На центральных проспектах и бульварах ни души. Ночь перенаселена звёздами, и пение этой публики поднимается к небу и уходит на поиски луны – счастья, тяжёлого, но никогда не разочаровывающего деликатные души волн. На пляжах полно этих глаз, отделённых от тела, а тела можно увидеть в дюнах и на лугах, далёких и красных от крови расцветающих стад. Трупы обожаемых дней, цирки эмоций и красного опьянения, красного, но сердце бьётся здесь, как колокольчик, слабый и побледневший при свете внешних солнц. Через парадную дверь проходят дымы оранжевого цвета, как наши любимые грибы, лес – совсем близко, и совершенно круглые женщины снуют то там то сям, собирая воскресшие и перелётные листы; это разноцветные птицы, поющие лучше, чем ветер. Четырёхстороннее пространство, где можно задохнуться до смерти. Однако знайте: у выхода настороже охотник со всеми своими собаками, всеми своими глазами, и никто не позабудет срамного вида церкви, что бьёт вас по башке, словно скала, разлетающаяся на куски без единого крика.

*

Мои руки крест-накрест – свод небесный, голова моя – гусь, неуклюжий и лысый.

*

Чтобы сфотографировать отдельные растения, оператор должен держать веер и делать вид, что пускается в пляс.

*

Альпийское разнообразие, лейтмотив серны, шикарный отель и кружевные трещины – такие зрелища завораживают людей с заурядной судьбой.

*

Мир так велик, а вам, уличные певцы, не преуспеть никогда.

*

Мы чувствуем, он здесь, этот чудовищный барометр, газовая лампа-лира в залах ожидания.

«Поезда»

Железнодорожные насыпи растрескиваются от жара скорых вагонов и красных искр, на всех парах захлёстывающих деревья. Неизвестный запах подохших от голода волков хватает нас за горло в дешёвых вагонах. Наберитесь мужества при этих воплях истерических локомотивов и стенаниях измученных колёс. Снаружи деревья, опьянённые от множества взглядов, ощущают чудовищное головокружение, как у толпы, что отправляет самолёт в вечный путь. Не повинуясь сигналам, огромный зверь затаился, своим единственным глазом он следит за большой гремящей ящерицей, скользящей по ручьям алмазов и камешкам воздушных шахт.

*

Озеро, что следует переплывать под зонтиком, беспокойные радужные переливы на земле, от этого хочется просто испариться. Проходит мужчина, раскалывая орехи на ходу; временами его тело складывается, как веер. Он идёт к гостиной, где его уже опередили хорьки. Если он успеет к закрытию, то увидит, как подводные решётки освобождают путь для лодки с жимолостью. Завтра или послезавтра он вернётся к жене, которая ждёт его за шитьём огоньков и пряжей слёз. Червивые яблоки из оврага, эхо Каспийского моря прилагают всю мощь свою, чтобы сохранить изумрудную пыль. Его руки чувствительны, как рожки улитки, он хлопает в ладоши прямо перед собой. Он весь светится от своего умозаключения, мягкого, как тело птицы в агонии; он прислушивается к судорогам камней на дороге, они пожирают друг друга, как рыбы. Плевки витражей вызывают у него звёздные содрогания. Он хочет знать, чем он стал с тех пор, как умер.