Магия отступника - [46]

Слышал он лишь птичьи голоса и, один раз, топоток спугнутого им кролика. Приободрившись, он приблизился к тому месту, где совсем недавно пролегала дорога. Здесь царила тишина.

К этому часу рабочие уже должны были прибыть, но их нигде не было видно. Он осторожно прошел вдоль обочины дороги. Растения, которые я послал на нее, пожухли, а вот лоза и колючий кустарник выжили и выглядели непотревоженными. Там, где я запрудил зеленью дренажные канавы, образовались болотца, и над ними с жужжанием вились насекомые.

Он подошел к навесу, где в ту ночь укрывались сторожа. Там оказалось пусто. Внутри, на столе, валялись забытые игральные кости. С той ночи сюда никто не возвращался.

— Возможно, магия потрачена не совсем зря, — неохотно признал он. — Похоже, захватчики перепугались. Не думаю, что они вернутся раньше весны.

Он уже повернул обратно к лесу, когда я сообразил, что он обращался ко мне.

— Мне казалось, я делаю то, чего от меня хотела магия.

Я никак не мог решить, хочу ли я извиниться перед ним или нет. Казалось странным извиняться перед самим собой, а уж за действия, к которым меня так подталкивали, — и того удивительнее. Я даже не был уверен, слышит ли он то, что я пытался ему сказать. Я вспомнил те разы, когда я словно бы ощущал внутри шевеление мальчика-солдата, те мгновения, когда мои мысли казались скорее спекскими, чем гернийскими. Я всегда полагал, что он сознательно от меня прячется. Теперь же я задумался, не пытался ли он поделиться со мной своими взглядами — для того лишь, чтобы я задавил его точно так же, как сейчас задыхаюсь сам.

Он снова заговорил, нехотя, словно не желая признавать само мое существование.

— Это моя магия, и не тебе ее тратить. Она говорит со мной, а не с тобой. Тебе не стоило встревать.

Похоже, он презирал меня не меньше, чем я его. Мне это казалось несправедливым. Это ведь он вторгся в мою жизнь. Но я сдержал возмущение, чтобы задать ему самый насущный вопрос:

— Ты знаешь, чего хочет от тебя магия?

Он ухмыльнулся. Я ощущал, как он сомневается, стоит ли отвечать на мой вопрос. Когда он решился, я знал, что он не устоял перед желанием похвастаться.

— Я уже несколько раз выполнял ее желания.

— Когда? Что ты сделал?

— Ты не помнишь Танцующее Веретено?

— Разумеется, помню.

Мои действия у Веретена навсегда остановили его танец и рассеяли магию народа равнин. Теперь я знал, что мальчик-солдат впитал тогда столько их магии, сколько смог в себе удержать.

— Но что еще? Когда еще ты следовал воле магии?

Он ухмыльнулся шире.

— Ты не знаешь, верно? Так забавно. Потому что тогда мне казалось, что ты пытаешься мне помешать. И даже сейчас я полагаю неразумным рассказывать тебе о том, к чему меня побудила магия. Это были крохотные поступки, не имевшие для меня смысла. Но я их совершил. И сохранил в тайне от тебя, чтобы ты не попытался все переделать. Тебе казалось, что ты подавил меня, поглотил и сделал собственной частью. Но тогда я победил. И сейчас снова взял над тобой верх, герниец. И так будет всегда.

Я едва не предупредил его, чтобы он не был в этом чересчур уверен, но сдержался — мне ни к чему, чтобы он оставался настороже. Он больше со мной не разговаривал, а направился вдоль ручья к Оликее и Ликари. Она сидела у костра, обхватив руками свое обнаженное тело. Днем потеплело, но не слишком.

— Поиски еды помогут тебе согреться, — бросил он ей. — Это последний день, который мы здесь проведем. Мы поедим, а потом будем спать до заката.

— Здесь уже почти нечего собирать! — возразила Оликея, но Ликари тут же опроверг ее заявление.

Он подбежал ко мне и с гордостью предъявил шесть серебристых рыбин, подвешенных за жабры на ивовом пруте.

— Я их сам поймал! — крикнул он, его руки до локтя раскраснелись от ледяной воды.

— Замечательно! — похвалил мальчик-солдат и взъерошил ему волосы.

Ребенок завертелся под его ладонью, точно счастливый щенок. Оликея с кислым видом взяла рыбу и пошла ее чистить. Мальчик-солдат вернулся к ручью и поеданию травяных корней. Он бы предпочел еду, более насыщенную магией, но в ее отсутствие набивал мой живот всем, что казалось съедобным.

Оликея вернулась с наспех сплетенным мешком, наполненным крупными грибами и колючими шишками. Шишки она отдала Ликари, и тот принялся бить их о камень у ручья, вытряхивая крупные семена. Грибы оказались плотными и крепкими, с рядами трубочек вместо пластинок под оранжевыми шляпками. Оликея нарезала их крупными кусками, чтобы поджарить над огнем вместе с рыбой.

Поев, все трое устроились в гнезде из мха и листьев, чтобы проспать остаток дня. Я в отдыхе не нуждался. Вместо этого в кромешной тьме за закрытыми веками мальчика-солдата мои мысли гонялись за собственными хвостами по замкнутому кругу. Что он сделал по воле магии такого, о чем я даже не узнал, и когда это произошло? В ужасе я вспоминал те случаи, когда приходил в себя вне дома после того, как бродил во сне. Случилось ли это тогда? Или дома, в Широкой Долине, или даже пока я еще учился в Академии? Я вспомнил, как танцоры-спеки пришли с балаганом в Старый Тарес. Когда я увидел их, я поднял руку и подал знак обрушить на столицу смертоносную чуму. Да, теперь я понимал, что это сделал мальчик-солдат. Но что еще он натворил, о чем я не имею ни малейшего понятия? Повлиял на мои мысли об отце? Ускорил нашу ссору с Карсиной?