Магия лжецов - [75]

.

Срединную часть паутины, над и под этими словами, я отметила именами двух людей, к кому, по сути, и сводилось все дело: Дилан и Александрия Декамбре.

Как только их имена были записаны, звон в моем черепе утих, оставив после себя лишь опустошение.

Я глядела на разбросанные по кофейному столику страницы, когда на телефоне сработал будильник: семь часов. Я вздрогнула и отключила его. Все закончилось: какое бы существо ни пробралось в мой разум, теперь оно было мертво и его труп окутывала плотная пелена усталости. Выключив телефон, я легла на матрас и свернулась клубочком с прижатым к груди дневником. На меня обрушился сон, и я провалилась в темноту.

Глава двадцать первая

Проснулась я поздним утром со смутным ощущением, что вчерашняя ясность ума начала рассеиваться. Казалось, будто за ночь что-то сломалось. Я окинула взглядом свои записи на стене, нарисованные связи, пометки и сноски. Они несли для меня тот же смысл, что и библиотечный шепот: было в них нечто, таившееся на периферии сознания, что непременно свяжет все ниточки воедино. Воспоминания о времени, когда я бешено делала заметки, ускользали от меня, словно размываемый под ногами пляжный песок: каждый последующий час, точно набегающая на берег волна, уносил детали крупица за крупицей. К полудню вместо исчезнувшей ясности осталось только онанистское чувство стыда и навязчивости.

Мне нужно было вернуть это состояние.

А для этого необходимо выйти из этой спальни, подальше от этой стены. Подальше от голого матраса. От дневника и писем. От последнего – в особенности. Я была уверена, что, избавившись от них на некоторое время, сумею обрести посетившее меня ночью ощущение.

Заказав себе на дом готовой еды, я разложила на полу гостиной все файлы, относившиеся к этому делу. Целый день я поглощала третьесортную тайскую лапшу и просматривала истории всех участников, хотя знала их вдоль и поперек. Я перечитала свои записи, сделанные во время бесед с миссис Уэбб и Диланом. Вверху блокнота написала заглавными буквами «ПОЧЕМУ БИБЛИОТЕКА», но после этого – ничего. Я разглядывала фотографии с телом Сильвии так долго, что могла воспроизвести их с закрытыми глазами. Мне никак не удавалось сопоставить ее облик на рабочем снимке с дневниковыми записями и фотографиями с места преступления: на снимке она была улыбчивая и утонченная, в дневнике – одержимая, а после смерти – тяжелая. Казалось, будто она внезапно зачерствела и от этого умерла.

Я вдруг осознала, что ничего не знаю о Сильвии. Совсем. В этом деле она словно бы играла второстепенную роль. Интересно, так бывает во всех делах об убийствах? Обычно, когда я выслеживала изменника или преследовала отца, не желавшего платить алименты, все мои мысли занимало главное действующее лицо. Сейчас же все было по-другому. Я совершенно не думала о Сильвии с той частотой, с какой размышляла о Кортни, Дилане или миссис Уэбб.

Я открыла школьное досье Кортни, которое несколько дней назад вручила мне миссис Уэбб со строгим наказом не терять его, не рвать и не копировать из него никакие сведения. Внутри не нашлось ничего примечательного. Написанное вполне соответствовало моему представлению об обеспеченной девочке-ученице частной школы: несколько предупреждений за побег, возможное распитие алкоголя и тесное общение с мальчиками, довольно неплохие оценки. Также имелось назначение школьного психолога, где та рекомендовала ей, как и до этого Бреа, следить за питанием; здесь же было подколото письмо матери Кортни, заявлявшей о том, что никакой контроль ее дочери не требуется.

Досье Дилана, полученное тем же образом, оказалось гораздо пухлее. В нем содержалось множество выговоров, задержаний после уроков и замечаний от учителей, которые жаловались на то, каким перспективным, но проблемным мальчиком он был. В эссе, помеченном «для внутреннего контроля», вскользь упоминались мысли о нанесении себе увечий. Та же школьный психолог в своих заметках выражала озабоченность его «самораздуваемыми фантазиями о широкомасштабном заговоре» и одержимостью Пророчеством. Вот только ничего особенного и удивительного в этом не было. Будучи подростком, Дилан представлял собой пустой сосуд, который он просто-напросто стремился заполнить смыслом, но у него ничего не выходило.

Если бы я училась в школе в то же время, что и Дилан, то наверняка обожала бы его. Считала бы на голову выше себя. Чувствовала бы себя такой же потерянной, меня манила бы его сила, как осу влечет лужица пролитой кока-колы. Интересно, каким человеком я казалась, раз, просматривая его досье, испытывала нечто среднее между сожалением и отвращением? Значило ли это, что я выросла?

Я размышляла о том, что бы они подумали об Айви из средней школы. Подружилась бы я с кем-нибудь из этих детей или бродила бы в одиночестве, лишь ненадолго вступая в компании и отсчитывая дни, когда же смогу ото всех сбежать? Если бы я была магом, если бы поступила в Осторн или даже в Хедли с Табитой, было бы сейчас все по-другому? Смогла бы я пережить мамину смерть так, как это сделала сестра?

Я со вздохом потерла глаза и отбросила досье Дилана. Оно было последним в стопке. Собрала все бумаги в кучу и перевернула их так, что папка миссис Уэбб снова оказалась сверху. Я взяла ее, открыла и принялась читать сначала.