Магия крови - [3]

— А мое?

Что-то вроде тихого помешательства исказило ее облик.

— Я ведь видела его… позавчера.

Продолжая держать на весу ненужные ему бумаги, Климов вздохнул. Волна внезапной жалости окатила его сердце. Но что же делать? Он не солнце, всех не обогреет.

С мучительной неловкостью он все же возвратил ей заявление и, скорее машинально, чем осознанно, спросил:

— Кого вы видели?

— Своего сына.

— Когда?

— Позавчера.

Она уже овладела собой, но продолжала смотреть на Климова, будто он отличался от всех известных ей людей сверхъестественной силой или мог проходить сквозь стены, не говоря уже о таких пустяках, как розыск без вести пропавших.

«М-да», — подумал Климов и придвинул к себе телефон. Надо научиться любить свою работу с открытыми глазами.

— И где же вы, простите, его видели?

— О! — вытянула вперед руку с зажатым в ней платком Легостаева, суетливо выражая благодарность за желание понять и выслушать ее. — Я так испугалась, что сердце зашлось. Потом окликнула его, но он не обернулся. Быстро-быстро пошел, как чужой…

— Где? Когда? В какое время?

Он хотел было позвонить в бюро технической экспертизы, поинтересоваться, нет ли чего новенького по его делам, но вынужден был положить трубку на место и отодвинуть телефон. Та умоляющая беззащитность, с какой Легостаева вновь подалась к нему, окончательно смутила Климова, и он, неизвестно отчего пряча глаза, полез в ящик стола и достал чистый бланк протокола.

Факты сильнее эмоций.

— Давайте по порядку. Имя, отчество, фамилия.

— С ним творится что-то непонятное. Пропадет он без меня.

Пришлось постучать шариковой ручкой по столу.

— Вы слышите меня?

— Да, да, — с поспешной угодливостью придвинулась к нему поближе Легостаева и утвердительно кивнула головой. — Я слышу.

— Имя, отчество…

— Легостаев Игорь.

— Игорь…

— Валентинович.

Климов посмотрел на свою запись и недовольно поморщился. Черт возьми, испортил протокол! Надо повнимательнее быть. Скомкав испорченный бланк, он швырнул его в корзину и достал новый.

Уловив тень недовольства на его лице, Легостаева прижала к груди сумочку.

— Что-то не так?

Он не ответил. Разгладил лист, сосредоточился.

— Как вас зовут?

— Елена Константиновна.

— Легостаева через «е»?

— Да, как и сына.

— Фамилия ваша? Девичья?

— Нет, мужа.

Где-то в глубине души он уже знал, что новый розыск будет не из легких.

2

Елена Остафийчук выскочила замуж на спор, дабы даром, как она тогда считала, заиметь туфли на шпильках. Пари она выиграла, туфли с подружек слупила, но счастье, замешенное на обмане, недолговечно по своей сути. Не говоря уже о том, что оно порочно. Рано или поздно ложь выходит наружу. Тайное сквозит в наших поступках, изменяет выражение глаз и даже интонацию, с какой мы говорим, когда не знаем за собой греха. Да, в юности так хочется пройтись в фате, сплясать на собственной, самой чудесной свадьбе, урвать покрасивее парня. Выйти замуж. Слово-то какое благозвучное: замужество! Но ребенка она не хотела. Ей гораздо интересней было ублажать себя и ни о чем не думать. Муж окончил Суриковский институт, считался живописцем, но картин его не покупали. Жить на его скромный заработок становилось все труднее, и она возненавидела искусство. Потом позволила себе роман с Володькой Оболенцевым — давним приятелем своего мужа. Тот был добрым циником, умел и любил тратить деньги, страстно обещал жениться и постоянно намекал на свои связи с миром торгашей. Жениться он, конечно, не рискнул, а познакомить кое с кем из деловых людей счел своим долгом. У Валентина Легостаева, ее мужа, сразу же приобрели с десятка два картин для строившегося в городе Дворца культуры, но там она их никогда не видела. Получив поддержку от отцов города, муж сутками простаивал возле мольберта, но, неожиданно узнав, что у его жены есть тайная любовь, порезал все холсты, переломал подрамники и кисти и вскоре совсем обнищал. Жизнь превратилась в ад. Скандалы, драки, ползание на коленях, клятвенные обещания понять, простить, не помнить зла… Через тринадцать лет после замужества родился Игорь. К тому времени Елена Легостаева разменяла четвертый десяток. С рождением сына в доме появился лад. Игрушки, пеленки, молочная кухня. Мужа было просто не узнать. Он уже больше не халтурил, не писал портреты передовиков, о выпивке и слышать не желал. Дружков своих отвадил, снова начал выставляться. Изредка, но начал. Денег это, правда, не прибавило, но его приняли в Союз художников. Толклись возле его картин, прицокивали языками, говорили что-то лестное по поводу его таланта и его очаровательной жены. Покрутились, пошумели, пощелкали фотоаппаратами, оставили на память о себе коробку леденцов… и с тех пор она окончательно уверилась, что жизнь ее разбита. Муж нелюбимый и к тому же как мужчина… «Знаете, — покаянно теребя в руке платок, призналась Легостаева, — многие женщины бывают счастливы уже одним тем, что вызывают восхищение и замешательство в кругу мужчин. Это их удерживает от интима. Но я, к сожалению, была иной».

Может, и не все в ее словах было понятно Климову, но все же кое-какие откровения помогли ему уяснить, что девушка становится женщиной не тогда, когда выходит замуж или рожает ребенка, она становится ею в полной мере, лишь полюбив мужское тело, без которого ей не прожить, — слепо, безрассудно, ненасытно. Оказывается, Климов еще многого не понимал, как не понимал и того, что втайне каждая женщина знает, что самая большая радость — это заставить мужчину помучиться. Из-за нее, разумеется. Но это в идеале. А нет, так из-за чего-нибудь другого, только помучиться. Ответная реакция на боль, испытанную в родах? Память крови, обусловленная опытом веков?