Магистральный канал - [59]

— Боже мой! — вскрикивала тогда сестра и, бросив на табурет книжку, бежала, чтобы перехватить Мечика. — Тебе еще нельзя ходить. Сейчас же ложись в кровать. Первый раз встречаю такого больного.

— Скучно здесь у вас, — возражал Мечик.

— Что ж делать, — вздыхала сестра. — Не всегда человеку доводится жить в веселье. Разные бывают в жизни обстоятельства и разные приходят в голову мысли. Когда я бываю среди молодых, жизнерадостных людей, которые не знают, куда девать свою силу, я думаю, что все на свете такие же веселые и здоровые. И что нет на свете больных, нет смерти. А приду в больницу, насмотрюсь на больных, наслушаюсь их стонов, и мне кажется, что весь свет стонет. Это как где, хлопчик, приходится человеку бывать.

Но тут сестра вдруг оживилась и разъяснила:

— Люди в большинстве умирают от своей неосторожности. Им говорят одно, а они не слушаются и даже часто делают все наоборот. Говорят им, что надо беречься, а они считают это ненужным, излишним. Вроде кому-то захотелось к ним придраться… Что же тогда выходит? Скажи мне, Мечик.

За свою недолгую жизнь Мечик успел вдоволь наслушаться поучительных историй, особенно от матери, чтобы не догадаться теперь, какой дальний прицел взят этой теткой. Она хотела услышать от Мечика подтверждение тому, что все несчастья и даже смерть происходят от непослушания. Она, как видно, хотела, чтобы он, Мечик, покорно спрашивал у нее: лежать ли ему на этом боку или можно повернуться на другой? И, самое главное, чтобы он не лез в окно, не выглядывал через него на улицу, полную яркого солнца, жизни. Спеленатой, закутанной в пахнущее лекарствами одеяло куклой должен быть Мечик! И это в такое время, когда там, за окном, все благоухало теплым, ласковым ветром, пышными цветами лета… Поэтому мальчишка охотно согласился, что смерть, конечно же, всегда бывает от непослушания.

— Значит, ты никогда не будешь без разрешения расхаживать по палате? Не будешь лезть в окно? — подхватила сестра.

— Никогда! — подтвердил Мечик и, чтоб еще больше усыпить ее бдительность, наспех придумал такую историю: — В нашем колхозе был хлопец Васька. И вот один раз мать велела ему принести щепок на растопку. Сказала раз, он не пошел. Сказала в другой раз — все равно, что горохом об стенку. Не пошел. Так представьте себе, в тот же вечер хлопец взял да и помер… Вот какой у нас был случай, тетя Вера.

Тетя Вера сперва с недоумением посмотрела на Мечика. Но выражение лица у него было таким невинным, таким искренним, что никак нельзя было усомниться в правдивости его слов.

С тех пор она стала отлучаться из комнаты, в которой лежал Мечик, то на одну, то на две минутки, чтобы тут же неожиданно вернуться и проверить, как действуют на Мечика ее спасительные поучения. Мечик лежал пластом, даже повязка на голове не была сдвинута, даже складки на одеяле были на прежнем месте. И выражение лица у Мечика было таким невинным, таким подкупающе-чистым, что тетя Вера решила теперь отлучаться со спокойным сердцем уже на десять, на двадцать минут. Она выходила в коридор, подавая, однако, сигнал нашему герою о каждом своем шаге своеобразным шарканьем туфель. Это шарканье Мечик научился распознавать среди самых разнообразных звуков, и это позволяло ему своевременно соскочить с подоконника и улечься как следует под одеялом.

Мучительной, непредвиденной каторгой была для Мечика больница! Что-то там ребята делают в колхозе в это время, в эту минуту? Как теперь выглядит болото? Было ли письмо от отца? Где он теперь и знает ли он, что Мечик оказался в больнице? И, наконец, почему к нему не заходит мать?

Но первым человеком из такого далекого теперь «Зеленого Берега», которого увидел Мечик, был дед Брыль. Произошло это следующим образом. Выпроводив из палаты сестру, заранее пообещав ей, что не будет даже и шевелиться, Мечик сразу же, как только закрылась за ней дверь, взобрался на подоконник и стал наблюдать за тем, что творится на шумной местечковой улице.

Но лучше бы он не смотрел своими беспокойными глазами из окна. Ведь то, что он видел, было для него настоящей пыткой. Ему хотелось как можно скорее раскрыть окно, тайком выбраться из этой ненавистной комнаты и никогда, никогда сюда не возвращаться.

Сперва мимо больницы прошла компания таких же, как и он, Мечик, ребят. Их длинные ореховые удилища, котелки для рыбы, надутый черный круг автомобильной камеры до боли сжали сердце Мечика. Вскоре по улице промчался в сопровождении шумного эскорта своих товарищей краснощекий мастер летного дела. В руках он держал тонкий, как паутина, шнур, на конце которого покачивался в чистой голубизне неба белый бумажный змей…

И вдруг на противоположной стороне улицы блеснула синяя сталь новенького охотничьего ружья. Это была двустволка, и нес ее, важно вскинув на плечо, старый колхозный сторож дед Брыль.

— Антон Николаевич! Антон Николаевич! — заволновался Мечик и рванул от себя раму. — Поглядите сюда, Антон Николаевич!

Дед Брыль растерянно оглянулся, не догадываясь в первую минуту, откуда несется этот дикий вопль.

Но уже минуту спустя колхозный сторож стоял возле самого окна и строго допрашивал, почему очутился этот зеленобережский верхогляд в больнице. Потом, положив свой дорожный мешок на землю и приставив ружье к стене, старик взобрался на подоконник и, удобно разместившись на нем, стал рассказывать о приключениях с бобрами.