Магистр Ян - [95]

— А как наш землячок? — прервал Сигизмунд рассказчика.

— Ваш землячок?.. А… этот — Гус! Он уже за решеткой. Папа боялся держать его у себя. Сначала Гуса заперли у… одного кантора, а потом перевели в особое помещение доминиканского монастыря, расположенного у озера. Монахам пришлось обить двери железом и забрать окно решеткой. В самом помещении построили клетку. Она похожа на курятник, сбитый из толстых бревен. В эту клетку Гуса запирают на ночь. Короче, теперь его охраняют как зеницу ока. Чех, который приехал сюда с попом, поднял страшный скандал: перед самым приездом вашего величества он опубликовал воззвание и расклеил его по всему городу. Это очень беспокойный человек. Завтра он собирается попасть на прием к вашему величеству. Ответственность за арест Гуса папа сваливает на кардиналов, а кардиналы — на папу. Все они боятся вашего величества. Папа ссылается прямо на ваше величество, — он, мол, получил согласие на арест Гуса от римского короля.

Сигизмунд улыбнулся:

— Я что-то писал ему… Разве это… прямое согласие? Пожалуй, его можно истолковать и так. Но я писал очень осторожно. Мне нужно, на всякий случай, обеспечить обратный ход. Я должен быть осмотрительным, особенно с Чехией. Мне незачем отказываться от своего дорогого наследства.

Рыцарь Освальд фон Волькенштайн ворчливо закончил:

— Это, пожалуй, и всё…

Сигизмунд начал одеваться и попросил поэта позвать слуг.

— Почему ты печален, рыцарь лиры и кошелька? — спросил он, улыбаясь.

— Рыцарь лиры — еще куда ни шло, а кошелек уже давно пуст. Здесь всё очень дорого, ваше величество.

— У тебя, бедняга, одна песенка. Я подумаю, как обеспечить твое положение. Эти зернышки тебе нужны для твоей голубки, да?

Волькенштайн нахмурился и отрицательно покачал головой:

— Нет, себе. Здесь купцы дерут за вино втридорога.

Император захохотал:

— Так вот оно что! Девка натянула тебе нос, и ты заливаешь свое горе. Кто она? Скажи, я куплю ее тебе.

— Опоздали. Ее уже купили.

— Ерунда. Заплачу побольше — для тебя мне ничего не жаль. Кому же она досталась?

Рыцарь Освальд фон Волькенштайн огорченно вздохнул:

— Святому отцу!

Император покинул ратушу. На улице его ожидали дары города Констанца — два великолепных балдахина из плотной, шитой золотом, ткани. Носильщики, одетые в платья цветов города, быстро подняли балдахины над носилками Сигизмунда и Барборы. Когда процессия подошла к храму, было уже около трех часов ночи.

Пышная рождественская полуночная месса началась в три часа. Мелкие дворяне и чиновники не могли попасть в храм. Под его сводами оказалось много людей — на скамьях, между ними, в боковых нефах и даже у входа. В храме было душно — пахло пóтом, мехами, ладаном и свечами, горевшими в подсвечниках колонн, стен и в огромных круглых люстрах. Перед самым пресвитерием[56] находились иноземные послы со свитами, а позади них — дворяне, духовные сановники и представители университетов. Троны императора и императрицы стояли по обеим сторонам алтаря, а неподалеку от королевской четы сидели архиепископ и высокие представители собора.

Трон императора пустовал. Сигизмунд вместе с папой служил мессу, выполняя обязанности дьякона. В бело-золотой ризе и с короной императора на голове, он ходил перед алтарем, то и дело подавая Евангелие и накладывая паллиум[57] на плечи папы. Сигизмунд то опускался на колени, то поднимался, стараясь обратить внимание людей на свою статную и ловкую фигуру. Прислуживая папе, он заметил, что все смотрят только на него. Сегодня император, а не одряхлевший и неуклюжий архипастырь в тиаре — главный лицедей этого обряда. Во время церемонии, когда они оказались рядом, могучая и стройная фигура великана заслонила невзрачного старца. Сигизмунд явно старался привлечь к себе внимание, — он не только принимал красивые позы, но и пел низким голосом, исходившим из широкой, крепкой груди. Он вторил слабому, охрипшему голосу Иоанна XXIII, который напоминал звон надтреснутого горшка. Папа великолепно понимал смысл проделок Сигизмунда, но служил мессу с привычным спокойствием. Когда Сигизмунд опустился на колени, папа окинул его взглядом, слегка прищурив набрякшие морщинистые веки, и подумал: всё-таки очень приятно поставить императора на колени. Но Сигизмунд стоял на коленях недолго. Произнеся слова Евангелия, он громко запел: «Пришел приказ от царя…» Звонкие слова били, как набат. Услыхав их, Иоанн XXIII помрачнел и съежился. Теперь ему нужно было вложить меч в руку Сигизмунда и благословить его. Император держал обнаженное оружие прямо перед собой. В ярком потоке света меч засверкал, как продолговатое пламя.

После полуночной мессы хор пел «Слава…», «Свет воссияет» и «У нас родился сын». В течение девяти часов люди томились, дремали, стояли, переминаясь с ноги на ногу. Когда богослужение закончилось, измученный папа осенил всех благословением святого апостола Петра и побрел в сакристию.[58] Сигизмунд, довольный своим лицедейством, легко прошагал под сводами собора.

Казалось, эта ночь никогда не кончится. После мессы придворная свита Сигизмунда направилась за городские стены: Иоанн XXIII, несмотря на смертельную усталость, пригласил императора навестить его сразу после мессы.