Магический Марксизм - [70]
Относительное перенаселение означает не что иное, как огромную массу частично или мало занятых работников, скорее всего работающих неполный день, или по требованию, или самозанятых, находящихся на временном контракте или участвующих в программе, вынуждающей браться за любую работу – всех тех, кто позволяет официальной статистике занятости выглядеть не так плачевно, как она должна выглядеть на самом деле. Этими людьми занимается постоянно растущая «индустрия персональных услуг», ставшая даже еще более безжалостной и агрессивной, когда на ее основе возникли бюро временной помощи и фирмы-подрядчики, координирующие распределение временной рабочей силы, предложение и спрос на которую зависят от произвола компаний, специализирующихся на аутсорсинге и урезании расходов. Агентства по временному трудоустройству позволяют потерявшим работу начать новую карьеру, меняя занятия. И не только количество людей, имеющих лишь временную работу, выросло в огромной степени, сам бизнес по временному трудоустройству является бурно развивающейся индустрией. (Manpower Inc., к примеру, – это сегодня международная компания с оборотом в миллиард долларов и самое большое в мире агентство по подбору персонала; кроме того, формально она самый крупный работодатель в США, устраивающий на условиях аутсорсинга 800 000 человек в год. И, наконец, имея 4100 офисов в 82 странах, Manpower каждый год связывает 1,6 миллиона человек с 25 000 бизнесов по всему миру.)
В феврале 2010 года США имели гигантскую черную дыру глубиной в 10 миллионов рабочих мест. Это то их количество, которое понадобилось бы для возвращения экономики к «респектабельной» цифре в 5 % безработицы, вокруг которой она в основном колебалась до того, как начался текущий спад. С учетом роста населения и того, что все больше и больше людей приходит на рынок труда, в США понадобится создавать около полутора миллионов рабочих мест в год – примерно 125 000 в месяц, – чтобы не погружаться все глубже в эту черную дыру[188]. Но даже если каждый месяц будут создаваться 600 000 мест (это в два раза больше, чем в 1990-е), все равно понадобится два года, чтобы заполнить такую зияющую пустоту. Как скажут вам даже наименее критически настроенные неолиберальные экономисты, это темпы роста, которые не наблюдались с 1960-х – иными словами, темпы, которые практически невозможны, тем более в экономике, в которой прогнозируется нулевой рост в обозримом будущем. Перспектива нулевого роста является практически неизбежной и для Европы, и на континенте с тревогой ждут такого развития событий. Во Франции сегодня 10 % населения являются официально зарегистрированными безработными, это около 2,8 миллиона человек (данные МОТ, декабрь 2009 года); каждый месяц к этому количеству добавляется 100 000. В Великобритании официально зарегистрированы 2,4 миллиона безработных (почти 8 % населения) и еще 1,4 миллиона работают по временным контрактам.
И все же эти угрозы несут с собой и определенные возможности и даже поистине революционные возможности. Здесь мы и встречаемся с воображенным будущим, нашим возможным состоянием мечты и прозреваемой жизни. В Великобритании 85 % людей, трудящихся неполный рабочий день, не хотели бы перейти на полную занятость, и многие отказываются работать сверхурочно, предпочитая сокращать количество времени, проведенного на работе, работать меньше за меньшие деньги, а жить поэтому чуть лучше. Призыв «Travailler plus pour gagner plus» теперь звучит как странный пережиток другой эпохи; «travailler moins, vivre mieux»[189] кажется больше соответствующим Zeitgeist’у. (Маркс, между прочим, всегда считал этот принцип «основополагающим императивом».) В период кризиса первое, что делают хозяева, – сокращают рабочие места еще быстрее, чем в благоприятное время. Наша первая реакция как работников на это: «Черт возьми, увольнения, сокращения зарплаты, неполная рабочая неделя…» Этот сценарий описан в до сих пор сохраняющей свою ценность книге «Travailler deux heures par jour», выпущенной французским коллективом «Adret» («Солнечный склон») в кризисные 1970-е. В одной из глав Шарли Бояджан, молодой рабочий обувной фабрики в Романе, вспоминает события на этой фабрике в конце 1974 года, когда начали проявляться первые последствия нефтяного кризиса. Прежде всего, для сокращения издержек брутальная сорокавосьмичасовая рабочая неделя, когда восьмичасовая смена начинается неделю с утра, неделю после обеда и неделю в ночь, была сокращена до 40 часов, потом до 32 и, наконец, до 24 часов. Сперва людей беспокоило, пишет Бояджан, неизбежное снижение заработков. Что делать? Как с этим справиться? Катастрофа! Но потом, говорит Бояджан, мало-помалу, по мере того как проходила неделя за неделей, все рабочие заметили, как что-то меняется. Те, кто был до предела измотан, начали чувствовать себя лучше, больше общаться с товарищами, оживать. Кроме того, начал снижаться уровень агрессивности, а дружеские отношения укрепляться. «Именно тогда, – пишет Бояджан, – люди стали спорить, поскольку каждый стал больше говорить… Когда вы меньше работаете, вы больше обсуждаете работу… Люди стали поддерживать политическую дискуссию о действительно важных вещах, когда кто-то начинал ее»
