Магический кристалл - [24]

— Август? Цезарь? — консул вдруг заслонил собой Авездру. — Ты слышишь меня?

Юлий молча оттолкнул его, однако Лука позволил себе невероятное — дернул императора за тогу.

— Опомнись, Юлий! Царевна приказывает купить раба! Я хорошо знаю язык македон!…

— Авездра в моих руках! — он возмущенно вырвался. — Как ты смеешь касаться меня, плебей?

Консул отпрянул, потряс головой и заговорил отрывисто:

— Она отдала меч! Если купит раба… Приданое уйдет в карманы… Владельца каменоломни… Сокровища, которые должны принадлежать тебе… Они несметны… Корабли настолько тяжелы… Особенно один сундук на пентере! Его иногда выносят на палубу и снова убирают…

— Сокровища будут принадлежать мне, — клятвенно произнес император, заставив комита оборвать свою речь на полуслове. — Теперь все будет принадлежать мне. Я исполнил ее каприз! Я исполнил ее желание! Она призналась в этом! Она сама сказала — я узрела чудо!…

Лука отступил.

— Август?… Ты знаешь язык варваров? Ты говоришь на арварском наречии! Я не понимаю ни слова!… Но все равно, послушай меня!

Император хотел ответить ему, что сегодня же Авездра перешагнет порог дворца, но замер, ибо вдруг услышал со стороны язык своих мыслей.

— Мои люди ведут неусыпное наблюдение! — не унимался консул. — Верблюды и корм для них только на одном корабле… На остальных по одному… Поставлены для отвода глаз… Приданое находится на всех трех судах… В том числе и на царской пентере… Там есть что-то таинственное! Непостижимое! В этом тяжелом сундуке!… Ночью он светится сам по себе!… Подумай, август! Зачем отдавать этому прощелыге то, что завтра возьмешь ты?!…

4

В начале осенней ярмарки, когда у пристани и ладьи не втиснуть между кораблей, ранним утренним часом с колокольной башни старой крепости сам собой сорвался камень и, павши на причальную мостовую, разлетелся брызгами, словно капля воды.

Град Гориславов тем предрассветным временем еще почивал, ни ночной, ни корабельной стражи не было, и потому никто не видел, как вслед за этим камнем шестисаженная стена, выходящая к морю, чуть дрогнула, потом зашевелилась снизу доверху, словно живая, в единый миг утратив связующую силу, и медленно осыпалась, как песок, вместе с башней и остатками морских ворот.

Ни треска, ни грохота при этом не возникло. Густым белым облаком взметнулась невесомая пыль, слегка всколыхнулась прибрежная земля вкупе с пристанью и кораблями, испустив в море волну по всей длине крепости, натянулись и ослабли многочисленные чалки да раскатились, будто горох, мелкие валуны.

Когда же рассвело и на пустую ярмарочную площадь пришли государевы мытники, то вместо стены увидели только саженной высоты островерхий вал из камня да белесую пыль, еще висящую в неподвижном воздухе. Их взорам открылось утреннее туманное море, гостевой причал с кораблями, постоялые дворы с тысячами повозок и даже стада коней, пасущихся в лугах на другой стороне затона — все то, что раньше заслонялось ветхой крепостью.

Стольный град, будто река в половодье, давно выплеснулся из тесноты стен, разлился вширь и поднялся ввысь, на холмы. Крепость с трех сторон давно разобрали на камень, и оставалась только эта ее часть, образующая всего лишь четвертину круга, ибо старый город, как и все арварские города, повторял очертания солнца. Зато последний остаток стены был самым высоким и мощным, хотя давно оборонял только ярмарку, да и то от холодных морских ветров. Вечевой колокол с башни давно был снят и перемещен на вечевую площадь в середину нового города, от которой во все стороны лучисто разбегались улицы; на башне же с наступлением сумерек зажигали мореходный светоч, но лишь в ненастную погоду, поскольку в ясную припозднившимся кораблям достаточно было и городских огней на холмах, освещавших ночные улицы Горислава Великого — так теперь именовался стольный град парусья.

Ни шорох оплывшей стены, ни сотрясенье земли не достали княжеского двора на холме, однако Белояр пробудился с тревогой и, не вставая с ложа, прислушался к тишине дворца. И уж был готов кликнуть отроков, чтоб спросить, не случилось ли чего, но вспомнил вчерашнюю радость, в единый миг взмолодившую дух.

А вчера с купеческими кораблями вернулся сын Годислав, дюжину лет бывший в учении на Светлой горе. Отсылал наследника несмышленышем шести годов от роду — явился ученый и достойный муж, коего хоть ныне на престол сажай да ступай на покой…

Умиротворенный сей мыслью, Князь бы снова заснул, да несмотря на столь ранний час, в опочивальню пожаловал Закон Путивой, настолько встревоженный, что и дверь за собою не затворил, сразу к ложу и свечою посветил.

— Проснись, Великий Князь! Белояр прикрылся ладонью от света.

— Что приключилось?

— Стена обрушилась!

— Какая стена?

— Крепостная, что у пристани!

— Придавило кого?

— Придавить не придавило, да недобрый это знак!

— Должно быть, изветшала, — облегченно молвил государь. — Чего же здесь недоброго?

— Поверь, Великий Князь, дурное предзнаменье! Не лубяные палаты рухнули в одночасье — суть, стена, коей без малого пять сотен лет.

— Нет ничего вечного, что рукою человека сотворено.

— Зрю, восстанет супротив тебя, Великий Князь, сила незнаемая, да на сей раз не чужеземная.