Маэстро Воробышек - [49]
— Долго рассказывать, — нехотя сказала девушка.
— Сейчас будем уху кушать, — снова начал доктор. — Вы ели когда-нибудь, Нонна, простите, Катя, уху из местной рыбы? Это объедение…
— А вы написали бы стихи о ней, — посоветовала девочка, страдальчески взглянув на Федю, который, поняв ее, только беспомощно пожал плечами. — Что-нибудь вроде демьяновой ухи. Как у Крылова.
— Нет, со стихами у меня все, — с видом отшельника, отрекающегося от всего земного, произнес доктор. — Больше ни одной строчки я не напишу.
Он рассеянно посмотрел куда-то вдаль. И тут его глаза встретились с испуганным взглядам немигающих глаз Лены.
У Лены было очень много забот с ухой, ей очень хотелось, чтобы это кушанье было не хуже всего, что так радовало в этот вечер. И пока доктор находился на почтительном расстоянии от Нонки, можно было спокойно заниматься кулинарией. Но как только дистанция между ними сократилась, все стало валиться из рук Лены.
— Доктор, — сказала она, подходя ближе, — вы простите, но я… Но мне… — Ей было уже все равно, что могут подумать и Нонна и Федя о таком ее большом интересе ко всему, что касается доктора, его дел. — Мне очень хотелось бы знать, почему вы говорите, что со стихами у вас все? И вы такой печальный сегодня.
Она была взволнована и даже не заметила, как Федя и Нонна потихоньку пересели от них на другое место.
— Понимаете, — начал объяснять доктор, — у нас в больнице есть журнал. Я в него во время дежурства должен заносить всякие свои замечания — о питании, о режиме и все такое. А я все записи делал в стихах. «Круглый год, зимой и летом, — все котлеты да котлеты»… И другие… Получил нагоняй от главного врача. На днях к нам в больницу приедет комиссия. Не знаю, как она еще на это посмотрит.
Лена, подавленная и возмущенная таким непониманием поэтических стремлений молодого врача, молчала.
— Но все это ерунда, — с деланной бодростью заключил доктор. — Идемте кушать уху.
— До ухи разве сейчас!
Лена оглянулась назад, все по-прежнему были веселы, оживленны. Их выкрики, громкий смех, песня, которую уже затянул кто-то, все это показалось девушке сейчас неуместным, чуть ли не кощунственным. Сейчас, когда у доктора такая большая неприятность…
ЗВЕНЕЛА МУЗЫКА В САДУ
Солнце только садилось, а в аллеях уже зажглись фонари. Они были похожи на огромные головки ландышей, и их белые абажуры отчетливо выделялись на фоне желтых красок заката.
Тангенс и Николай сидели вдвоем на скамейке в одном из тихих закоулков парка. Из дальних репродукторов тихо доносилась до них музыка. Вдалеке хлопали глухие выстрелы мотоцикла — в деревянном балагане начался очередной сеанс мотогонок.
— Вы все-таки скажите, зачем я вам нужен? — настаивал Николай. — Мне очень трудно было сегодня выбраться из лагеря.
— Знаю, знаю… Просто захотелось поговорить с вами погулять. Нельзя разве?
— Можно.
Еще вчера Николай получил письмо от Тангенс, она просила обязательно приехать, и вот уже больше часа они гуляют вдвоем по парку, а она все не говорит, в чем дело.
— Мне вас иногда просто недостает. Вот поэтому и вызвала.
Николай недоверчиво посмотрел на девушку. Много он дал бы, чтобы это было действительно так. Но Тангенс уже отвернулась, задумчиво смотрела на убегающие вдаль фонари.
— Дело у меня есть к вам, — снова повернулась она к нему. — Ну, какое может быть у девушки дело. Так просто, каприз. Если выполните его, я буду очень рада. Скажите, выполните?
— Слушайте, Тангенс, я знаю, чего вы хотите от меня. Чтобы я согласился на предложение Терентия. Ведь правда, да?
Тангенс повела плечами:
— Вы достаточно взрослый человек, чтобы самому решать свои дела с Терентием. Мне лично кажется, что вам не надо так решительно отказываться от того, что он предлагает. Но это ваше дело, я не касаюсь его. А вот другое… — Она посмотрела ему прямо в лицо. — Мне отец дает машину, на месяц. Нас целая компания, мы поедем путешествовать. И рассчитываем так, чтобы проехать по Украине и побывать во Львове на соревнованиях. Я хочу, чтобы вы поехали с нами.
— Когда?
— В августе.
— Вы же знаете, что в августе у нас в лагере соревнования, без меня ребятам будет трудно.
— Мне надоело сидеть тут, пойдем погуляем, — предложила вдруг Тангенс.
Они пошли по узкой боковой аллейке, обсаженной кустами сирени. Влажный, только что политый гравий оседал под ногами.
— Мы поедем вместе, — продолжала девушка, как будто не расслышав всего, что только что сказал Николай. — Где-нибудь в деревне остановимся. Яблоки, сливы, подсолнухи… Я страшно люблю подсолнухи. Будем купаться, валяться на берегу маленькой тихой речушки. Так как же? Поедем?
— Не смогу я, Тангенс.
Девушка продела свою руку через руку Николая и по-детски просительно заглянула ему в лицо.
— А если я попрошу. Очень попрошу.
Николай ничего не ответил. У него никогда не было того, что бывает в жизни каждого мальчика — он никогда не презирал девчонок, они всегда были для него товарищами. И позже, когда у многих его одноклассников презрение к ним сменилось совсем другим чувством, они вдруг стали в их присутствии заикаться, краснеть, робеть и мучительно стесняться, он не мог понять этого и по-прежнему относился к школьницам спокойно и ровно. На комсомольских собраниях обрушивался на всех, кто позволял себе с девочками грубость или какую-нибудь вольность. Требовал он и от девочек хорошего товарищеского отношения к ребятам. И вдруг это случайное знакомство. Он даже не мог отдать себе отчета, что с ним произошло, но произошло что-то большое. Иногда это «что-то» доставляло огромную радость, он чувствовал прилив энергии и сил, а иногда — неприятную горечь и боль… Она была из другого мира, эта Тангенс, из мира непонятного, и ему всегда хотелось перед ней чем-то отличиться, быть каким-то особенным, не таким, как все. Сейчас она ему советует бросить товарищей, а он даже не может по-настоящему рассердиться на нее. Нет, он даже рад ее предложению. Ну да, рад! Ведь какая это может быть замечательная поездка!
