Мадьярские новеллы - [12]

— Красивая девчонка, — сказал Матэ.

— Красивая, — убежденно подтвердил Кубо.

Помолчали. Потом заговорил Кубо:

— Дружок, я ведь был еще только учеником трубочиста, а ее отец мастер. Очень злой человек был. Ай, ай, ай. Я сразу полюбил Эвелинку, когда она еще такой маленькой была. Но я не смел попросить у ее отца, он все равно не отдал бы мне... Ай, ай, ай. И я остался ему подручный навсегда. Я не шел никуда, и даже ни в Сомбат, ни в Мишкольц, ни в Кашшу, ни в Будапешт, а всегда хотел, потому что ездить и много учиться есть очень практично. Ай, ай, я только остался, и только хотел, чтобы руку просить, но не смел, он мне все равно не отдаст. Четырнадцать лет я только жду, когда же можно попросить руку Эвелинка. Когда прошлого года в троицу умер мастер, тогда сказала мастерова женка: «Кубо, ты только остается здесь, дальше работать. Если тебя в новый год выбирают мастером, я отдают тебе Эвелинка». И я сказал: «Ладно, хорошо, я остается здесь». В новый год меня выбрали, но только заместителем, бургомистр сказал, как только свадьба будет, сразу выбирают, потому что он хочет, чтоб муж Эвелинка был мастером трубочистом, а если меня сейчас выбирают, я не возьмет Эвелинка. «Ай, ай! Что я не возьмет?!» Сказал я про то женке мастера, и тогда она мне так сказал: «Ты только остается здесь, Кубо, и когда пройдет год траура, я отдают тебе Эвелинка». Потому она до тех пор получит жалование. Я только заместитель, но это мне все равно.

Подавшись вперед, он прислонился к утесу, по которому вилась тропинка. На лбу у Матэ вздулись жилы, глаза его сверкнули.

— Завтра, на Троицу, кончается год траура, — сказал Кубо, — мы состоим обручение. Вот это будет шикарно, дружок!

Матэ кипятился, его даже в жар бросило. Вот стукнуть бы в грудь этого долговязого плоскогрудого парня, да так, чтоб тот кувырком слетел с горы! И надо же, чтоб такому увальню досталась эта чудесная девчонка и хорошая должность!

Такое самому Матэ, и то было бы под стать!

И вдруг он понял, что никогда не видал такого белого личика, таких белокурых волос и голубых глаз, как у Эвелинки.

Эх, и хорошо, наверно, целовать такое личико!

Матэ искоса глянул на товарища, который шел, опустив голову, точно бык, врезаясь каблуками в горную тропинку. И надо же! Такой увалень поцелует своими толстыми губами ее персиковые щечки!..

Да что там! Неужто не отбить девчонку у этого тюфяка! Ведь она и так больше льнет к нему, к Матэ, чем к неуклюжему Кубо. А если б как-нибудь вечерком обнять ее, как это у них дома заведено... Ведь дома говорили, что красавец-трубочист сущий бес...

И ножки-то у нее какие белые... точно снег... И все тело наверно!..

Что, если б не возвращаться домой, а наняться здесь мастером-трубочистом. Тут ведь и молодушка наготове, да еще какая... И место неплохое... А дома ему разве что только бабенка достанется так же легко...

Когда вместе с Кубо они зашли в канцелярию рудничного поселка, чтоб показать контрольную книжку, он уже прислушивался ко всему так, будто сам хотел научиться делу мастера-трубочиста.

И только тогда пал он духом, когда услышал, что здесь одни только господа говорят по-венгерски. Стало быть, ему всю жизнь придется жить среди чужих? С беспокойством и тревогой думал он о будущем... А может, ему и дома сыщется местечко? Люди ведь и там смертны, старые мастера помирают, а по нынешним временам трубочисты в редкость... Да тем более такие, что весь мир обошли и наплести могут с три короба.

Неплохо было бы забраться тайком в вагонетку подвесной дороги и еще нынче вечером вернуться в город. Живо он девчонке голову закрутит, она опомниться не успеет.

И с этой минуты Матэ весело посвистывал, озорно приставал к словацким молодушкам, а те ничуть не сердились на заигрывания венгерца. Что он говорит, не понимали, зато отлично разбирались в прикосновении его рук; ведь и на этом языке можно разговаривать!

Почему бы не забрать к себе вот эту молодицу? Эх, и подивились бы дома на белокурую бабенку! Уж и прославилась бы на всю округу беленькая жена трубочиста. Вот я и увезу ее... Пусть наши девки лопнут от зависти...

Одно только смущало его. Он не видел здесь ни одной красивой бабы. Словачки, видно, рано старятся, — заключил он и крепко призадумался.

— Лучше всего будет поиграть, и дело с концом. А там пусть дурак-словак поведет ее к алтарю и живет с ней до самой смерти... У меня ведь дома, в Ясбарате, есть своя зазноба. Она хоть и не кисейная барышня, зато и в шестьдесят лет будет не баба, а огонь... Э-э, да что там! Надо сегодня же попасть в город да подкатиться к этой беляночке. Хоть нынешний вечер, да мой!

В голове у него роились отличнейшие и преподлейшие планы и мысли. Девке соврать — не грех! Сманить невесту от жениха — удаль! Тогда он зря сболтнул об этом Кубо, а вот сейчас как раз случай подвернулся, и попытка не пытка!

Справившись к вечеру со всеми делами, Матэ отправился домой и увидел, что Кубо идет вслед за ним. Матэ заметил его еще издали и спрятался, удрал от него. Хоронясь под кустами, он тайком пробрался в лес, который начинался сразу за поселком, и разыскал линию подвесной дороги. Трос висел на высоких столбах. По тросу, визжа, неслись чугунные вагонетки. Матэ взобрался на столб, похожий скорее на лестницу, и залез в одну из вагонеток. Он с радостью увидел, что вагонетка пуста: в ней всего несколько кирпичей и груда мешков. Эх, и чудесно будет лететь в ней до самой Илошвы! Вагонетка неслась, приятно покачиваясь даже на самых опасных участках. Она летела высоко над ущельем, где не было никаких столбов, подпиравших трос, и соколом пронеслась в вышине между двумя кручами гор.