Мадемуазель де Мопен - [94]

В сцене свидания, начиная с того места, где она упрекает Орландо в том, что он пришел не два часа назад, как подобает истинному влюбленному, а на целых два часа позже, и до горестного вздоха, который она, испуганная безмерностью своей страсти, испускает, упав в объятия Алиены: «О сестрица, моя милая сестрица, если бы ты знала, на какую глубину я погрузилась в любовь!» — она явила нам изумительный талант. То была смесь нежности, меланхолии и неудержимой любви; в голосе ее было что-то трепещущее и смятенное, и за смехом угадывалась самая неистовая любовь, готовая к взрыву чувств; добавьте к этому всю пикантность и необычайность перестановки и новизну ситуации, при которой молодой человек ухаживает за своей возлюбленной, которую принимает за мужчину и которая во всем похожа на мужчину.

Выражения, которые в других обстоятельствах звучали бы обычно и заурядно, здесь приняли совершенно особый характер, и вся мелкая монета любовных сравнений и клятв, имеющая хождение в театре, оказалась перечеканена на совершенно новый манер; впрочем, если бы сами мысли не обладали присущей им изысканностью и очарованием, а были бы более потрепанными, чем судейская сутана или наспинный ремень наемного осла, даже и тогда манера, в которой они были произнесены, сообщила бы им изумительную утонченность и самый изысканный вкус.

Я забыл тебе сказать, что Розетта, отказавшись от роли Розалинды, позже охотно взялась за второстепенную роль Фебы; Феба эта — пастушка из Арденнского леса, безумно любимая пастухом Сильвием, которого она терпеть не может и терзает неизменной суровостью. Феба холодна, как луна, имя которой носит; сердце у нее из снега, которого не растопить самым жарким вздохом, его ледяная кора становится все толще и тверда, как алмаз; но стоило ей увидеть Розалинду в наряде прекрасного пажа Ганимеда, как весь этот лед хлынул слезами, и алмаз стал мягче воска. Надменная Феба, насмехавшаяся над любовью, сама влюбилась; теперь она страдает от мук, которые по ее милости претерпевали другие. Ее гордыня рухнула, и вот уже она вовсю делает авансы и заставляет бедного Сильвия отнести Розалинде пылкое письмо, где в самых смиренных и умоляющих выражениях признается ему в своей страсти. Розалинда (сочувствуя) Сильвию, да, впрочем, имея самые что ни на есть основательные причины не отвечать на любовь пастушки, обходится с ней весьма круто и насмехается над ней с невообразимой злостью и жестокостью. И все же Феба предпочитает эти оскорбления самым нежным и страстным мадригалам своего несчастного пастуха; она повсюду преследует прекрасного незнакомца и благодаря своей назойливости получает у него единственное утешение; он обещает, что если когда-нибудь женится, то лишь на ней; а покамест наказывает ей получше обходиться с Сильвием и не слишком льстить себя сладостной надеждой.

Розетта исполнила свою роль с печальной и ласкающей грацией, голос ее, горестный и смиренный, проникал прямо в душу; и когда Розалинда сказала ей: «Я полюбил бы вас, если бы мог», — ее глаза мгновенно наполнились слезами, и она с трудом сдержала их, потому что история Фебы — это ее история, точно так же, как история Орландо — моя, с тою только разницей, что для Орландо все кончается наилучшим образом, а Феба, обманутая в своей любви, вместо прелестного идеала, который хотела заключить в объятия, вынуждена идти замуж за Сильвия. Так устроена жизнь: что составляет счастье одного, непременно приносит несчастье другому. Для меня огромным счастьем будет, если Теодор окажется женщиной; для Розетты будет ужасным горем узнать, что он не мужчина, и отныне она обречена на ту же неосуществимость любви, что еще недавно томила меня.

В конце пьесы Розалинда расстается с курткой Ганимеда ради платья, свойственного ее полу; герцог признает ее своей дочерью, Орландо — возлюбленной; в своей шафранной ливрее и с подобающими случаю факелами прибывает бог Гименей. Заключаются три брачных союза. Орландо берет в жены Розалинду, Феба идет за Сильвия, а шут Оселок женится на простодушной Одри. Затем выходит Эпилог, прощается со всеми, и занавес падает…

Все это нас крайне заинтересовало и увлекло: в каком-то смысле это было словно пьеса в другой пьесе, невидимая и неведомая остальным зрителям драма, которую мы разыгрывали для самих себя и которая в словах-символах пересказывала всю нашу жизнь, выражая самые сокровенные наши желания. Если бы не странный рецепт Розалинды, я страдал бы от своего недуга еще сильнее, не имея даже отдаленной надежды на исцеление, и продолжал бы печально блудить по окольным тропам темного леса.

Однако я располагаю только внутренним убеждением, мне недостает доказательств, и я не в силах больше оставаться в состоянии неуверенности, мне совершенно необходимо поговорить с Теодором начистоту. Раз двадцать я приближался к нему с заготовленной заранее фразой, но не мог ее выговорить — не хватало духу; у меня немало возможностей поговорить с ним наедине в парке, или у меня в комнате, или у него, потому что мы с ним навещаем друг друга, но я упускаю подобные случаи, хотя каждый раз смертельно сожалею об этом и во мне закипает чудовищная злоба на самого себя. Открываю рот — но вместо того, что хотел сказать, невольно произношу совсем другие слова; вместо того, чтобы объясниться в любви, рассуждаю о дожде, вёдре и прочих глупостях. Между тем сезон кончается, и скоро все вернутся в город, благополучные возможности, которые открываются перед моими желаниями здесь, нигде уже больше не представятся: может быть, мы потеряем друг друга из виду, и воздушные потоки разнесут нас в разные стороны.