Мадемуазель де Мопен - [122]

Я сплела ей сказку об исчезновении ее поклонника, за которого она необыкновенно тревожилась. Я сказала, что он уехал с актрисой труппы, гастролировавшей в то время в С***; как ты понимаешь, это ее возмутило. В утешение я наговорила ей о шевалье много дурного: он-де урод, пьяница и уже староват, а под конец спросила, не хочет ли она видеть меня своим обожателем. Она ответила, что будет очень рада, потому что я красивее и платье на мне с иголочки. Над этим простодушным ответом, произнесенным с величайшей серьезностью, я хохотала до слез. Я настолько вскружила девчушке голову, что убедила ее бежать. Несколько букетов, примерно столько же поцелуев да жемчужное ожерелье, которое я ей подарила, очаровали ее так, что и описать нельзя, и она самым уморительным образом стала важничать перед подружками.

На глазок прикинув размер, я заказала ей очень изящный и очень богатый костюм пажа: ведь не могла же я увезти ее одетую девочкой; для этого мне самой пришлось бы вернуться к женскому платью, чего мне не хотелось. Я купила маленькую лошадку, кроткую и послушную узде, но при этом достаточно проворную, чтобы угнаться за моим берберийским скакуном, если мне вздумается лететь во весь опор. Потом я сказала красотке, чтобы она попробовала в сумерках выйти к дверям, а я ее оттуда заберу; она исполнила все в точности. Я нашла ее на посту, за приоткрытой створкой дверей. Я подъехала совсем близко к дому, она вышла, я протянула ей руку, она поставила ножку на носок моего сапога и проворно вскочила на круп коня, благо ловкости ей было не занимать. Я пришпорила коня и через семь-восемь глухих и безлюдных переулков исхитрилась привезти ее к себе домой так, что никто нас не видел. Я велела ей раздеться и нарядиться в новое платье, для чего предложила ей свои услуги вместо горничной; сперва она поупиралась и хотела одеться сама, но я объяснила ей, что это займет слишком много времени и к тому же, коль скоро она теперь моя любовница, в моей помощи нет ничего неподобающего, потому что между влюбленными это принято. Мои доводы убедили ее как нельзя лучше, и она покорилась обстоятельствам.

Ее нежное тельце было настоящим чудом. Руки, немножко чересчур худые, как у всех девочек, были восхитительно изящны, а едва обозначившаяся грудь была так хороша и сулила так много в будущем, что сравнения с ней не выдержали бы и куда более пышные формы. Детская прелесть уживалась в Нинон с женским очарованием; в ней совершался пленительный переход от девочки к девушке — быстрый, неуловимый переход, прелестная пора, когда красота исполнена надежды и всякий день не только ничего не отнимает у вашей возлюбленной, но приносит ей все новые совершенства.

Костюм пажа оказался ей необыкновенно к лицу. Он придавал ей этакий задорный вид, очень забавный и уморительный: она сама прыснула со смеху, когда я поднесла ей зеркало, чтобы она оценила результаты переодевания. Затем я велела ей поесть бисквитов, макая их в испанское вино: ей надо было набраться мужества и сил, чтобы лучше перенести тяготы путешествия.

Лошади, уже оседланные, ждали нас во дворе; она весьма непринужденно вскочила на своего скакуна, а я — на своего, и мы пустились в путь. Уже совершенно стемнело, и по редким огням, которые гасли один за другим, можно было понять, что город С*** предается мирным вечерним занятиям, каковые и положены провинциальному городку на исходе девятого часа.

Мы не могли ехать очень быстро, ибо Нинон была не бог весть какой наездницей, и когда ее конек переходил на рысь, со всех сил вцеплялась ему в гриву. Однако же к утру мы отъехали достаточно далеко, чтобы не опасаться погони, разве что преследователи очень уж поспешат, но за нами никто не гнался, а может быть, погоня пустилась в другую сторону.

Я на удивление привязалась к маленькой красотке. Ты была далеко, милая Грациоза, а я испытывала неодолимую потребность любить кого-нибудь или что-нибудь; мне нужен был хоть пес, хоть ребенок, которого я могла бы приласкать запросто. Таким существом стала для меня Нинон; она спала в моей постели и, засыпая, обнимала меня своими ручонками; девочка всерьез воображала, будто она — моя любовница, и не подозревала, что я не мужчина; крайняя ее молодость и величайшая неискушенность укрепляли малышку в этом заблуждении, которое я и не думала рассеять. Иллюзию довершали поцелуи, на которые я для нее не скупилась, а дальше этого ее представления не простирались; чувства в ней еще дремали, так что о большем она и не догадывалась. В сущности, не так уж она и заблуждалась.

И в самом деле, разница между нею и мною была не меньше, чем между мною и мужчинами. Она была такая прозрачная, тоненькая, легкая, такого хрупкого, изящного телосложения, что поражала своей женственностью даже в сравнении со мной, хотя я и сама женщина: рядом с ней я казалась Геркулесом. Я высокая, черноволосая, а она маленькая и белокурая; черты лица у нее такие нежные, что мои рядом с ними выглядят почти резкими и суровыми, а голос ее звучит столь мелодичным щебетом, что мой по сравнению с ним кажется грубым. Если бы ею овладел мужчина, она бы разбилась вдребезги, и мне все боязно, как бы ее не унес утренний ветерок. Мне хотелось бы упрятать ее в ладанку, выстланную ватой, и носить на шее. Ты себе не представляешь, милая подруга, какая она обаятельная, остроумная, восхитительно ласковая, сколько у ней в запасе ребяческого кокетства, ужимок и дружелюбия. Это и впрямь самое прелестное существо на свете, и, право, было бы жаль, если бы она осталась при своей недостойной матери. Я испытывала насмешливую радость при мысли о том, что похитила эту жемчужину у людской алчности. Я чувствовала себя драконом, никого не подпускающим к своему сокровищу, и пускай я не наслаждалась им сама, зато и никто другой к нему не прикасался: мысль бесконечно утешительная, что бы там ни говорили глупые хулители эгоизма.