Мадам Мидас - [73]

Бедняжка, она и не представляла, что в таких случаях говорят: «Из огня да в полымя» и что мир может обойтись с нею даже более жестоко, чем обошелся Гастон Ванделуп.

Китти до глубины души ранили его жестокие, холодные слова, но, несмотря на резкость Ванделупа, она все еще любила его и осталась бы с ним. Однако ее ревнивая гордость воспротивилась этому. Она, которая была «королевой его сердца», «идолом его жизни», не могла вынести холодных взглядов и пренебрежительных слов; не могла вынести того, что на нее смотрят как на помеху и обузу. Поэтому Китти решила, что если навсегда покинет его и никогда больше с ним не увидится, может, Гастон будет о ней сожалеть и вечно нежно лелеять в памяти ее образ…

Если бы бедная девушка знала истинную натуру Ванделупа, она бы не подбадривала себя такими фальшивыми надеждами. Но она верила ему безоговорочно, как всегда верят мужчинам влюбленные женщины. И в порыве самопожертвования вырвала себя из его жизни, считая, что поступает так не ради себя, а ради него.

Китти отправилась в город и до двенадцати часов ночи бесцельно бродила по улицам, не зная, куда пойти. Постепенно улицы опустели, толпы людей исчезли с тротуаров.

На каждом углу встречались передвижные ларьки, где продавали горячий кофе; вокруг них толпились голодные с виду мужчины и женщины. Здесь и там на ступеньках возле дверей лежали, словно кучи тряпья, бездомные. Время от времени к ним подходили полицейские и заставляли их убраться.

Китти стерла ноги, сердце ее ныло, но тем не менее она решила не возвращаться домой, в Ричмонд.

Девушка тащилась по безлюдной улице и, завернув за угол, увидела ларек, возле которого стоял всего один покупатель – маленький мальчик, чья голова едва доставала до прилавка. Мальчик был ужасно оборванным, в шляпе без полей, с широким смешным лицом и рыжей всклокоченной головой. Его кривые ноги были обуты в пару мужских ботинок на несколько размеров больше, чем требовалось. Под мышкой он держал сверток газет, а другую руку сунул в карман и гремел там несколькими медяками, торгуясь с продавцом из-за пирога. На ларьке красовалась надпись «Спилсби», и вполне логично было предположить, что торгующий в этом ларьке человек и есть сам Спилсби. С длинной седой бородой и кротким лицом, торговец так смахивал на старого барана, что с его стороны выглядело бы почти каннибализмом, если б он сам ел пирог с бараниной. Большой плакат в задней части ларька возвещал, что «фирменные Спилсби» стоят один пенни, и именно из-за цены на «фирменного Спилсби» торговался оборванный мальчик.

– А я говорю, что не собираюсь есть жир, – заявил мальчишка так хрипло, будто его глотка была забита одной из его газет. – Я хочу фирменный, а не обычный.

– А я говорю, он еще как фирменный, – безграмотно ответил Спилсби, толкнув к мальчику дымящийся пирог. – Да что ты за юная гадина, Граттлс! Приходишь и мешаешь мне зарабатывать на жизнь, ругая мою жратву…

– Гляньте-ка! – сказал Граттлс, становясь на цыпочки в своих огромных ботинках, чтобы выглядеть повнушительней. – Когда дело доходит до жира, у меня в пузе творится черт-те что, а я хочу получить вкуснятину за свой пенни. Дай мне с бараниной, и чтоб подливы побольше.

– Ну так получай! – ответил Спилсби, совершенно выведенный из себя привередливым покупателем. – Вот тебе пирог из одной баранины, и жира в нем не больше, чем в тебе!

Граттлс с критическим видом обследовал продукт, столь многообещающе разрекламированный, потом выложил свой пенни и взял пирог.

– Это ж фирменный, а? – спросил он, подозрительно принюхиваясь.

– Фирменнее у меня просто не бывает, – обидчиво заявил Спилсби, кладя пенни в карман. – Ты бы сожрал целую овцу, если б смог получить ее за пенни, жадный дьяволенок!

Тут Китти, которая чувствовала себя слабой и больной после долгих блужданий по улицам, шагнула вперед и попросила чашку кофе.

– Конечно, дорогая, – осклабившись, сказал Спилс-би и налил кофе. – Всегда рад услужить хорошенькой девушке.

– Никакой это не кофе, – проворчал Граттлс, который прикончил свой «фирменный» и теперь облизывал пальцы. – Это сплошная земля и прорва воды.

– Убирайся, мерзавец, – мягко сказал Спилсби, протягивая Китти кофе и сдачу с ее денег. – Или я натравлю на тебя полицию.

– Вот те на! – завопил Граттлс, подражая гримасе успешного комика. – Это не пирожок, о нет – это фирменный, фирменный с бараниной! Он не убивает котят, чтоб выдавать их за ягнят, о нет! Он не покупает цикорий, чтоб выдавать его за кофе! Черт бы его побрал, если б он стал такое проделывать! Он хохмач, вот он кто, и фамилия у него не такая, как у его папашки!

– Ты это о чем? – свирепо спросил Спилсби – верней, настолько свирепо, насколько позволяла его кроткая внешность. – Что ты знаешь о моих родителях, ты, кривоногий дьяволенок? Ты кто такой – основатель рода, хотел бы я знать?!

– A то как же, – ответил Граттлс надменно. – Но из-за того, что важная персона спуталась с матерью старика, не будем предъявлять низкорожденному пирожнику фамильные скелеты!

И он с очередной гримасой помчался по улице во всю прыть своих кривых ножек.

Спилсби этого не заметил: он увидел, как несколько человек вышли из-за угла, и принялся нараспев нахваливать свои «фирменные».