М.Ф. - [60]
– Отлично, мой мальчик, не будем читать постельных стихов. Давайте-ка мы вас, вернее, вы сами давайте, ложитесь в постель…
Он кивнул руководителю оркестра, налитому пивом мужчине, сбросившему свою лягушачью куртку. Дирижер встряхнулся, заставил оркестрантов опять задудеть, загреметь тот же свадебный марш. Доктор Фонанта крикнул, перекрикивая его:
– Отведите их для счастливого сочетания браком.
Меня сразу с легкостью подхватил превосходно развитый человечек, несомненно, проделывавший подобные вещи профессионально. Впрочем, как и слоновьи танцы, вышло слишком профессионально. Вскоре меня отдельно и грубо тащили разнообразные бандиты, Катерину – намного нежней, даже с сочувствием, – команда, составленная из всех дам труппы, за исключением Эйдрин. Ее не было видно, она исчезла с птичьей внезапностью. Пока мы двигались к выходу за ареной, явился Великий Вертун с одной целлулоидной куклой со свадебного торта, зловеще ухмыльнулся всеми зубами, вытащил из кармана зажигалку, чиркнул, зажег и уничтожил куклу меньше чем за секунду. Я сказал:
– Может, не ту выбрал, ты, дерьмомозговый, салямизадый, обожравшийся мортаделлы ублюдок.
Был в тот вечер фейерверк, с грохотом раздиравший тяжелую парчу воздуха. Доктор Фонанта, толкаемый рядом Умберто, заметил счастливое совпадение праздничных вспышек, росчерков в небе, сиреневых вспышек, но еще более счастливое совпадение шума. Он сказал:
– Во всем этом можно увидеть, вернее, услышать, кошачий концерт. А теперь, леди и джентльмены, рысью их.
И мы запрыгали бегом, Катерина слабо охала ох-ох-ох-ох, по дороге к стоянке трейлера, остановились перед дверцей прекрасного синего передвижного жилого люкса восьми футов высотой и двадцати длиной. Следовавший позади Дункель, несколько подавленный (возможно, массовыми faux pas[92] покойного доктора Гонци, нечестность которого наконец ему открылась), вышел вперед с ключом, открыл, включил свет. Доктор Фонанта сказал:
– Теперь, может быть, дамы окажут невесте любезность, подготовив ее к завершению радостного события.
Хихикая, дамы ввели, поставив теперь на ноги, Катерину, продолжавшую слабо охать ох-ох-ох-ох, а потом резким выдохом нет, и опять нет, в широкую перспективу тени и мягкости. Потом дверца закрылась, я остался с мужчиной, бросившим меня точно так же, как однажды у меня па глазах заскучавшая обезьянка бросила игрушечную собачку, украденную у своей матери, – поддерживавшие руки утратили интерес, передали ношу воздуху, удар, визг. Я поднялся, отряхнул костюм Лльва, увидел, что Умберто протягивает мне выпивку в серебряной фляжке.
– Хватит, старик, – сказал я. – Довольно с меня на один вечер.
– U trink.[93]
И клянусь богом, пришлось. Оказалось, все в порядке: шерри-бренди с каким-то металлическим привкусом, только я в самом деле уже много выпил. Надо было напиться пьяным. Доктор Фонанта сказал:
– Как говорится, немецкий кураж. Ну, едва ли вы упрекнете меня, если я прочту часть своего стихотворения, адресованную одному жениху.
В руках у него была бумажка. Читал он почти свистящим шепотом, довольно далекий шум ничего для него не значил. Сильный мужчина, который меня поднял, а потом бросил, стоял поблизости, сложив руки и ухмыляясь. Доктор Фонанта продекламировал:
– Что это? – слабо спросил я. – Что там за слово, за имя… Может быть, я неправильно понял все строчки, но уверен, что в них… – Несомненно, я был очень пьян. Циркачи засмеялись. А потом дверь открылась, и дамы, тоже смеявшиеся, вышли, давая понять, что мне можно зайти, и я где-то на фоне услышал богатый голос отца Костелло, пропевший:
– Бог в семени твоем проистекает.
А потом очутился в трейлере, яростно, но беззвучно захлопнув за собой дверцу, и оказался лицом к лицу с бедной испуганной Катериной, – голой, и? сколько можно было судить по аккуратной стопке одежды на встроенном в стенку сиденье, – натянувшей простыню до подбородка. Освященный временем бесполезный щит против входящего мужчины.
– Я должен, – сказал я, плюхаясь на то самое сиденье, где лежала ее верхняя и нижняя одежда, – подумать.
– Ох, в какую беду ты ты…
– Подумать, – рявкнул я, – мне надо подумать.
Вокруг трейлера трещали ракеты, петарды, шумел расходившийся простой цирковой народ, отправлявшийся прикончить шампанское. Внутри вся возможная в передвижном доме роскошь – белые коврики из овчины на мраморном наборном полу, прекрасная двуспальная кровать с черными шелковыми наволочками и алыми с белым и золотом покрывалами, сложная стенная панель управления радио, светом, тостером, чайником; скользящая дверца небольшого бара. Были там гобелены – фламандская сцена охоты, мифологическое обнаженное сборище с виноградными гроздьями, винными чашами, – а также несколько хороших репродукций современных художников вроде Ростраля, Омбро, Индигена. Но ни окоп, ни фонарей, ничего, что именуется трейлером. В углу прочно встроенный стол, полный папок шкафчик с застекленными дверцами. Эту кабинку уменьшенного размера, статичную, можно было назвать будуаром. Тяжелая расшитая гардина вела, наверно, в кухоньку и ванную. В первой, я был уверен, должны быть деликатесы от Фортнума и Мейсона, включая роскошный сорт чая «Ассам» или «Кэмерон Хайлендс»; во второй должны были сверкать красивые бутылочки – «Пиналт», «Диван», «Инког», «Про энд Кои», «Рондо».
«— Ну, что же теперь, а?»Аннотировать «Заводной апельсин» — занятие безнадежное. Произведение, изданное первый раз в 1962 году (на английском языке, разумеется), подтверждает старую истину — «ничто не ново под луной». Посмотрите вокруг — книжке 42 года, а «воз и ныне там». В общем, кто знает — тот знает, и нечего тут рассказывать:)Для людей, читающих «Апельсин» в первый раз (завидую) поясню — странный язык:), используемый героями романа для общения — результат попытки Берждеса смоделировать молодежный сленг абстрактного будущего.
«1984» Джорджа Оруэлла — одна из величайших антиутопий в истории мировой литературы. Именно она вдохновила Энтони Бёрджесса на создание яркой, полемичной и смелой книги «1985». В ее первой — публицистической — части Бёрджесс анализирует роман Оруэлла, прибегая, для большей полноты и многогранности анализа, к самым разным литературным приемам — от «воображаемого интервью» до язвительной пародии. Во второй части, написанной в 1978 году, писатель предлагает собственное видение недалекого будущего. Он описывает государство, где пожарные ведут забастовки, пока город охвачен огнем, где уличные банды в совершенстве знают латынь, но грабят и убивают невинных, где люди становятся заложниками технологий, превращая свою жизнь в пытку…
«Заводной апельсин» — литературный парадокс XX столетия. Продолжая футуристические традиции в литературе, экспериментируя с языком, на котором говорит рубежное поколение малтшиков и дьевотшек «надсатых», Энтони Берджесс создает роман, признанный классикой современной литературы. Умный, жестокий, харизматичный антигерой Алекс, лидер уличной банды, проповедуя насилие как высокое искусство жизни, как род наслаждения, попадает в железные тиски новейшей государственной программы по перевоспитанию преступников и сам становится жертвой насилия.
Энтони Берджесс — известный английский писатель, автор бестселлера «Заводной апельсин». В романе-фантасмагории «Сумасшедшее семя» он ставит интеллектуальный эксперимент, исследует человеческую природу и возможности развития цивилизации в эпоху чудовищной перенаселенности мира, отказавшегося от войн и от Божественного завета плодиться и размножаться.
«Семя желания» (1962) – антиутопия, в которой Энтони Бёрджесс описывает недалекое будущее, где мир страдает от глобального перенаселения. Здесь поощряется одиночество и отказ от детей. Здесь каннибализм и войны без цели считаются нормой. Автор слишком реалистично описывает хаос, в основе которого – человеческие пороки. И это заставляет читателя задуматься: «Возможно ли сделать идеальным мир, где живут неидеальные люди?..».
Шерлок Холмс, первый в истории — и самый знаменитый — частный детектив, предстал перед читателями более ста двадцати лет назад. Но далеко не все приключения великого сыщика успел описать его гениальный «отец» сэр Артур Конан Дойл.В этой антологии собраны лучшие произведения холмсианы, созданные за последние тридцать лет. И каждое из них — это встреча с невероятным, то есть с тем, во что Холмс всегда категорически отказывался верить. Призраки, проклятия, динозавры, пришельцы и даже злые боги — что ни расследование, то дерзкий вызов его знаменитому профессиональному рационализму.
Героиня романа – женщина, рожденная в 1977 году от брака советской гражданки и кубинца. Брак распадается. Небольшая семья, состоящая из женщин разного возраста, проживает в ленинградской коммунальной квартире с ее особенностями быта. Описан переход от коммунистического строя к капиталистическому в микросоциуме. Герои борются за выживание после распада Советского Союза, а также за право проживать на отдельной жилплощади в период приватизации жилья. Старшие члены семьи погибают. Действие разворачивается как чередование воспоминаний и дневниковых записей текущего времени.
Герой романа, как это часто бывает в антиутопиях, больше не может служить винтиком тоталитарной машины и бросает ей вызов. Триггером для метаморфозы его характера становится коллекция старых писем, которую он случайно спасает. Письма подлинные.
Les trois mousquetaires.Текст издания А. С. Суворина, Санкт-Петербург, 1904.
Четвертая книга монументального автобиографического цикла Карла Уве Кнаусгора «Моя борьба» рассказывает о юности главного героя и начале его писательского пути. Карлу Уве восемнадцать, он только что окончил гимназию, но получать высшее образование не намерен. Он хочет писать. В голове клубится множество замыслов, они так и рвутся на бумагу. Но, чтобы посвятить себя этому занятию, нужны деньги и свободное время. Он устраивается школьным учителем в маленькую рыбацкую деревню на севере Норвегии. Работа не очень ему нравится, деревенская атмосфера — еще меньше.
В книге описываются события жизни одинокой, престарелой Изольды Матвеевны, живущей в большом городе на пятом этаже этаже многоквартирного дома в наше время. Изольда Матвеевна, по мнению соседей, участкового полицейского и батюшки, «немного того» – совершает нелепые и откровенно хулиганские поступки, разводит в квартире кошек, вредничает и капризничает. Но внезапно читателю открывается, что сердце у нее розовое, как у рисованных котят на дурацких детских открытках. Нет, не красное – розовое. Она подружилась с пятилетним мальчиком, у которого умерла мать.
Папа с мамой ушли в кино, оставив семилетнего Поля одного в квартире. А в это время по соседству разгорелась ссора…