Лжедмитрий Второй, настоящий - [27]

– Ты не просто ребенок, – сказал он. – Не просто сын дворянина и даже боярина. Ты, дорогой юноша, являешься членом царской семьи. По некоторым причинам тебя удалили из семейства и поручили мне тебя воспитывать.

Мальчик с удивлением смотрел на Афанасия и не говорил ни слова. Но видно было, что информация с невероятной скоростью производит работу в его голове.

– Больше я тебе сегодня ничего не скажу, – закончил Афанасий. – А узнанное держи со страшной силой за зубами. Если ты еще не понял, в какой стране живешь, поверь мне на слово. Ты ведь знаешь, я слов на ветер не бросаю. Под пыткой никому не говори, что от меня услышал. Не дай тебе Бог!

Он махнул рукой, выпроваживая мальчика из комнаты. Мальчик вышел. Но Афанасий после секундного раздумья окликнул его:

– Дмитрий! – Мальчик вернулся. – Подожди. Я покажу тебе одну вещицу.

Он вытащил из ящика рабочего стола красивую черного дерева шкатулку с золотыми цветочными узорами на крышке и вынул небольшой, но тяжелый нательный крест на золотой цепочке, украшенный искрящимися камнями.

– Это твой, смотри, – показал он крест мальчику. – Скоро я тебе его отдам навсегда.

Дав юноше подержать драгоценный предмет, он вновь убрал его. Но положил не на место, а в середину раскрытой огромной книги на столе, которую читал.

Это было Евангелие.

– Иди!

В этот же день он позвал в кабинет Копнина.

Если сам Афанасий поменял образ жизни, никуда не ездил, то Копнина и Жука он постоянно безжалостно гонял из одного конца страны в другой. И давал Копнину одно поручение сложнее предыдущего.

Они недолго проговорили в кабинете при закрытых дверях. Копнин вышел и сразу велел Жуку закладывать карету.

За всеми этими движениями внимательно наблюдал Симеон. «Они взяли карету, а не коляску, – рассуждал он. – Значит, их поездка связана с человеком. Афанасий лично беседовал с Дмитрием, минуя меня, значит, начинается новый виток интриги».

Он чувствовал что-то непривычное в воздухе. А все непривычное в Русии всегда означало только одно – опасность. Только опасность, и ничего другого.

И в этот день к вечеру у Афанасия Нагого в кабинете состоялся еще один необычный разговор. С доктором Симеоном.

Мрачный и уже слегка запьяневший Афанасий с удивлением смотрел на визитера. Они не договаривались о встрече:

– Что тебе надо, доктор?

– Афанасий Федорович, когда ближайшая оказия в Москву?

– Оказия? – удивился Афанасий.

– Точно, оказия.

– А для чего?

– Надобно передать знак одним людям.

– Куда?

– На немецкий гостевой двор.

– Что за знак?

– Так, весточка. Она должна прийти. Иначе там будет большое беспокойство.

– Хорошо, оставь. Завтра будет оказия. Учитель вынул из-за пазухи небольшой, хорошо упакованный пакет.

– Вот, Афанасий Федорович.

Как только Симеон вышел, Афанасий закрыл дверь и стал тщательно вскрывать пакет. Шаг за шагом, чтобы, не дай бог, не изменить внешний вид. Дипломат был хорошо тренирован в таких делах.

В пакете лежала всего-навсего редкого вида пуговица от камзола.

«Проклятые латиняне», – выругался про себя Нагой.

Через некоторое время он через мальчишку на побегушках вызвал к себе Симеона. Афанасий был уже изрядно пьян.

– Слушай, доктор, ты что думаешь, я тебе не доверяю?

– Береженого Бог бережет, Афанасий Федорович, – коротко ответил учитель и ушел, не желая продолжать разговор.

Но Нагой догнал Симеона у дверей его комнаты и сам зашел к нему:

– Я ничего от тебя не скрываю, доктор. Борис призван на царство. Патриарх с народом его уговорили. За мной, того гляди, здесь скоро жесткий досмотр установят. И надо скорей подлинного Дмитрия перепрятать, подальше услать. Место ему поменять. И образовывать царевича пора. Нужно деньги передать на его учение.

* * *

В конце апреля на берегах Оки собралась огромная рать. Число ее простиралось до пятисот тысяч. Такой большой армии Русия еще не собирала ни разу. И такого порядка и четкости в русских войсках еще никто никогда не видел. И усердие среди воевод и воинов было несказанное. Все города старались показать свою надежность и верность новому правителю.

И воеводы, и бояре, и дворяне, да и простые посадские люди помнили, чьим любимцем был и на каких примерах воспитан ясно солнышко Борис Федорович.

А кроме страха, людей веселила надежда на светлость нового царствования и радовала долговременная, проверенная опытом мудрость правителя.

К Годунову доставили двух пленников-беглецов – цесарского и литовского. Они вдруг показали, что хан уже в поле и действительно идет на Москву. Возникла перспектива тяжелейшего сражения.

Годунов с Мстиславским устроили проверку и счет войскам.

Смоленск выставил тысячу двести хорошо вооруженных конных воинов. Каждый был при кольчуге, копье, луке со стрелами.

Новгород выставил и того больше.

Были ратные люди из Ярославля, Рязани, Ростова, Грязовца, из сибирских городов.

Были и казанские войска с черемисами.[4] Были и татары вместе с мордвинами. И все верхами. И все по-своему, по-особому вооружены.

Были и иностранцы: немцы, поляки, греки, латиняне. Их было до трех тысяч профессиональных солдат. Это была самая надежная часть войска. Они сражались уверенно и просто, как машина.

После них хороши были стрельцы-пищальщики и аркебузники. Они резко отличались от всего войска своими яркими зелеными и желтыми кафтанами и довольно суровой дисциплиной. Это было еще не европейское, но уже и не азиатское профессиональное войско.