Лжедмитрий Второй, настоящий - [13]
Вышло как нельзя лучше. Так они грохнули, что и нашим страшно стало. Татарские кони бросились врассыпную, роняя всадников.
Большая брешь получилась в крымском войске.
Тут еще где-то в стороне возник опоздавший новгородский полк. Воевода Прозоровский то ли от большого ума, то ли от полного его отсутствия на ходу перестроил полк в боевой порядок и буром попер на Орду.
Ордынцы сначала приняли полк за своих, за татар, возвращавшихся с грабежа Рязани. Потом поняли, что это не так, что это русские и что они делают самое страшное – бьют клиньями в тыл.
И началась паника.
Казым-Гирей бросился спасаться первым. За ним рванули другие тьмы и тысячи в полном беспорядке.
За ханом отослали скорые полки, но нигде его не могли догнать. Успевали только разбивать один за одним отряды, прикрывавшие его отход.
Успех был полный.
Десятого июля приехал из Москвы стольник Иван Никитович Романов. Подал князю Мстиславскому и Борису Годунову золотые деньги. И другим воеводам золотые были розданы.
Еще Годунов получил шубу в тысячу рублей и дорогой золотой сосуд, который был взят у Мамая еще при Куликовской битве.
А Мстиславскому была передана опала за то, что в письмах к государю он писал только свое имя, не упоминая о конюшем боярине Борисе Федоровиче Годунове.
И все приглашались на пиры в Грановитую царскую палату.
Пиров решено было сделать несколько. Отдельно для воинов и стратилатов. Отдельно для бояр и детей боярских. И отдельно уже для совсем своих: для семьи, для ближних и родственников.
Годунов, естественно, приглашен был на все.
Борис Федорович Годунов расположился в просторном белоснежном шатре недалеко от поля боя и работал. Он сидел за легким походным столом и писал распоряжения и докладные, отчет для царя, для Думы и прочее, прочее, прочее.
Вошел стрелец и сказал, что прибыл Афанасий Нагой. Просит разговора.
– Впусти, – мрачновато согласился Борис.
Чернобородый, налитый силой Афанасий бросился перед ним на колени.
– Чего хочешь? – хмуро спросил правитель.
– Будь милостив, Борис Федорович, сними опалу с семьи.
– Я-то тут при чем? – удивился Борис. – Есть царь, к нему и иди. Это его воля снимать опалу и накладывать.
– Не лукавь, Борис Федорович, – просил Нагой. – От тебя все зависит. Без тебя государь и шагу не делает. Век всем родом будем тебе служить.
Годунов задумался. Нагой был не из тех, кого можно было долго держать на коленях. Явной вины его перед государем не было.
Умный человек – выплывет. Ивану Грозному много и долго служил. Много дел полезных для Москвы за ним числится. Но и помогать ему не хотелось. Слишком много азиатской крови в этом человеке, доверять полностью ему было нельзя.
– Слишком много просишь, – сказал Борис. – Очень ваша вина перед государем высока. Что скажешь?
– За Михайла я не прошу, – заторопился Афанасий. – За Марфу тоже. Только за младших. За Григория с семьей, а особенно за Андрея. Он и добрый, и способный, языки знает. Я в него полжизни вложил. Им помоги… и будет.
Годунов встал из-за стола, поднял Афанасия и сказал:
– Хорошо, Афанасий Федорович! Что в малых силах моих, сделаю. Только ты первым делом к государю в Москву отправляйся. Моли его, как меня молил. Чтобы никто потом не сказал, что я своей волей такие дела решаю.
Это обоих устроило. Каждый теперь знал, как надо поступать.
В далеких грязовецких лесах у озера Никольского ковался царевич. Наследник престола Российского. Врач Симеон был хорошо подготовлен к роли его формирователя. Он владел шпагой как учитель фехтования. Прекрасно ездил верхом. Знал приемы ближнего рукопашного боя. При всем этом он был великолепно образован. Владел медициной, знал языки, историю, особенно историю Рима, и много понимал в математике. Одним словом, это был человек-университет.
Утро начиналось с верховой езды. В любую погоду: в дождь, в снег, в ветер объезжали они на конях все имение. Иногда не торопясь, с наслаждением. Иногда в горячей скачке, чтобы долго не мокнуть под дождем и ветром.
Потом они завтракали. Причем Симеон слегка прислуживал мальчику. И садились за занятия. Читали, читали и читали.
Мальчик менялся с каждым днем. Горячая кровь Нагих, природный такт, вышколенность и светскость, которую прививал ему Симеон, делали его неотразимым ребенком.
Пока еще вопросы: «А почему так?», «Что изменилось?», «Для чего все это?» – он не задавал, принимал все как должное.
И никаких намеков на его будущую и прошлую жизнь никто ему не делал. Просто незаконного барского сынка решили выучить на настоящего барина.
И мальчик, и вся дворня воспринимали все это именно так. Ну, пусть так и будет. А впереди длинного и сложного пути этого ребенка вставала великолепная, блистательная перспектива – стать царем, государем московским. Со всеми вытекающими (для всех окружающих его) последствиями. Ох, как долог он и опасен (для всех) этот путь!
Жизнь в стране шла своим чередом. Как будто никакого царевича Дмитрия никогда вообще не было.
В девяносто седьмом году царь (читай Годунов) выслал против крымцев на берег Оки знатнейших бояр с полками.
Прибыли все. Весь цвет государства Российского. Члены Боярской думы: Мстиславский, Годуновы, Романовы, братья Шуйские, братья Щелкаловы, Бельский.
