Лжедмитрий - [53]

Андрей подозревал, что к царевичу неспроста приходят по ночам какие-то люди. Они отыскивают его везде. Говорят с ним обязательно наедине. Тихонечко. Если что-то говорят. Затем исчезают, словно мыши.

Андрей проговорил с царевичем в тесной келье весь вечер. А наутро они незаметно ушли. Подобно людям, которые навещают царевича. Конечно, прихватили с собою Харька и Мисаила. До Брагина, где обычно любит жить князь Адам, добирались ещё два дня. Шли пешком, как ни стонал Харько, подбивая купить новую повозку и нового коника. Нет, было сказано твёрдо. Скоро будем ездить на иных возах. Харько пропускал намёки мимо ушей. Ничего не отвечал. Но было понятно: после поездки на Сечь Харько слегка разуверился, что перед ним действительно царевич. Что же, тем более сильное удивление его ожидало...

Маршалок княжеского двора в Брагине с удовольствием записал пришедших в подвластную ему либерию. Приказал одеть в кунтуши, выдать сапоги и шапки.

«Пока в гайдуки вас, хлопцы! А там и в казаки переведу. Если сами на глаза князю не попадёте!» — «Да как не попадёт на глаза московский царевич?» — хотелось крикнуть Андрею. Но сдержался.

И верно поступил. Сам Бог помог царевичу объясниться с князем Адамом. Как уж там было — неизвестно. Царевич не открывает. Говорит, слово дал. Да только князь Адам приказал вдруг одеть царевича как пана. Подарил великолепную карету, в которую запрягают шестёрку коней. Приставил к гостю гайдуков, разных слуг. Громогласно объявил: «Это московский царевич Димитрий Иванович!» Конечно, хорошее отношение князя ощутили на себе Андрей и Харько. Даже Мисаил получил в дар удивительную рясу, о каковой и не мечтал.

Вишневец продолжал свою весёлую жизнь. Она была наполнена банкетами, маскарадами, танцами, охотой и разными забавами. Задумывали всё это княгиня Урсула и её сестра Марина. Скорее, конечно, княгиня Урсула, как хозяйка. Марина подчинялась сестре. Собственно, Марина выступала душою маскарадов. Ради них одевалась то скромною пастушкою с венком на голове, то поселянкою, а то разбитною корчмаркою. Но как ни одевалась — никакие костюмы и никакие маски не могли скрыть или изменить её красоты.

Впрочем, красота эта, увиденная вблизи, просто-напросто испугала Андрея, когда он однажды, в танце, будучи одет немецким рыцарем, позванивая доспехами, встретился с Мариной и заглянул ей в глаза, прикрытые золотистою маскою. Показалось — заглянул в бездну. Тогда ещё гостил в замке воевода Мнишек (он уехал через день после банкета, оставив дочь на попечение хозяев Вишневца), и Андрей поспешил сразу после мазурки отвести дочь под отцовскую опеку. Марина была одета черкасскою крестьянкою, а пан Мнишек — усатым черкасским хлеборобом.

Помимо шермерки[13] и верховой езды — во всём царевич показывал отличные успехи ещё в Брагине, у князя Адама, — князь Константин снабдил его теперь ещё учителем танцев, старым и сухим, как полено, итальянцем по имени синьор Капричелли. И вот в самом просторном зале флигеля, где жил царевич, теперь каждое утро, после непременной шермерки, давались уроки танцев. Синьор Капричелли с одинаковым увлечением наставлял не только царевича, но и Андрея, и даже Харька, даже молодых казаков и московских людей, прослышавших о царевиче и влившихся в его свиту. Надо сказать, царевич и в танцах проявлял себя дельным учеником, так что синьор Капричелли хвалил его более прочих, и хвалил заслуженно!

Однако в просторном княжеском зале, где танцы были многолюдные, где взоры танцующих устремлялись непременно на царевича, последний снова чувствовал себя всё тем же учеником, что и в зале флигеля. Он не мог пока сравниться с людьми, которые учились танцам с детства. Какая-то скованность не оставляла царевича и на маскарадных балах. Особенно в паре с панной Мариной. Такое поведение царевича озадачивало Андрея. Андрей пробовал заводить с царевичем разговор о девушке и вскоре удостоверился, что Марина с каждым днём всё сильнее нравится его господину. Андрей уже свыкся с мыслью, что эта панна не его поля ягода. Ему оставалось сожалеть, почему Господь Бог не наградил царевича такой же лёгкостью в обращении с женщинами, какую получил от рождения, скажем, Харько. Для Харька, позволь ему его положение, не было бы трудностей в разговорах с панной Мариной, в разговорах с царицею, царевной, королевной.

Подобного рода мысли не оставляли Андрея даже тогда, когда он в свободное от увеселений время помогал сочинять грамоты. Грамоты предназначались для московитов. В первую очередь — для населения тех мест, по которым царевич намеревался начать поход на Москву.

— Это будет Севера, Андрей, — сказал царевич как о деле решённом. — Я там был. Я знаю: там всё дышит ненавистью к Борису. Там меня поддержат. И там найдут поддержку казаки.

— Значит, на Чернигов? — интересовался Андрей. — Почему же ты, государь, не сказал о том раньше? Когда мы были на Сечи. Казаки бы знали, куда отправляться.

— На Чернигов, — подтвердил царевич. — Да о том не следует до срока распространяться. Особенно перед казаками. Иначе Борис начнёт укреплять Северу. Пускай в Москве помышляют, будто я пойду там, где всегда ходили поляки, — через Смоленск.